Какая же тогда выдалась хорошая весна в 1996 году! Как все ее радовало, дарило надежду - так только в юности бывает, лет в 15. Но и весна та правда была расчудесная. В начале апреля ветер дул еще холодный, зимний, но солнце его перебивало. На высоченном тополе выли коты. Хлебный переулок распахнул свои отяжелевшие за зиму ворота. Кто подметал, кто подкрашивал фасады из маленьких баночек тонкими кисточками. От ацетона кружилась голова - на выступах, у длинных железнодорожных ангаров, ребята нюхали клей, а тут еще примешивался запах краски в каждом дворе. Кэт вроде бы ничего уже здесь не держало: давно спилены во дворе старые колючие терносливы и груша-бергамот, своими очертаниями напоминающая в темноте виселицу, поразъехались или забыли ее девочки, с которыми она играла в детстве. Но все еще прежние соседки, помнившие бабушку Кэт, кивали ей, она кивала им, иногда коротко отвечая на немудреные вопросы - да, бабушка живёт на "микроне", а я с мамой на Семинарской улице. Нет, мама замуж не вышла. Да, папа платит. Кэт очень хотелось, чтобы ее тут помнили как можно дольше. Но собаки на нее уже заходились лаем, как на чужую.
Единственное, что осталось здесь от времён ее детства - очень ветхие сараи, густо-коричневые, местами совсем черные. Кэт не видела, чтобы кто-то их отпирал. Один из сараев строил Катин дедушка, в 1950-е, когда работал на мельнице. Ключ от сарая давно потерялся, замок не поддавался. Кэт даже не знала, что в нем прячется. Отковырнув от своего сарая кусочек пористого мха, Кэт бросила его на землю и зашла в ворота школы. Ворота захлопнулись за ее спиной акульей пастью.
Юность якобы похожа на неожиданно распахнувшуюся дверь (возможностей). Ее можно долго не замечать на однотонной стене, но открыть потом уже не получится. Главное - вовремя эту дверь разглядеть. Для Кэт та дверь отворилась прямиком в Витебский сад, точнее, в пришкольный яблоневый садик, выросший примерно на его месте и косвенно его продолжавший. Открылась дверца в прямом смысле слова. Однажды Кэт и Машка задержались в школьной столовой. Кисель, хоть и написано - из консервированных абрикосов, разбавлен до прозрачности, один запах, полшкурки и косточка на дне. Вдруг взгляд девчонок упёрся в белую, почти незаметную на фоне стены запасную дверцу.
-Это только мне кажется, что дверь не закрыли? - спросила Машка. Кэт сильно стукнула - и дверь распахнулась, вынеся ее голову в пришкольный садик. Они обрадовались и убежали. Вернулись через ту же дверь. С тех пор Кэт и Машка частенько убегали бродить по окрестностям, сидели на тёплых рельсах Орёл-2, облазили площадку у милицейской общаги, но больше всего им полюбилось гулять на Семинарских холмах перед нефтебазой. Бесконечно долго хочется сидеть на острие выветренного Семинарского холма, с его плавными, нежными срезами, похожими на очертания голых женщин, смотреть, как едут поезда на брянской ветке, как в прошлогодней траве шныряют уцененные дракончики ящерок. Чуть-чуть пробиваются синие ростки "гадючьего лука", щекотно рукам от первых тонких травинок. Солнце конца апреля жжёт бледные, веснушчатые лица, резервуары нефтебазы блестят серебром. Узкая брянская ветка железной дороги отсекает Семинарские холмы от Афанасьевского кладбища.
- Скоро, 30 апреля, Вальпургиева ночь, шабаш! - пугает ее Машка. - В полночь все сюда придут.
- И ты? - недоверчиво спрашивает Кэт. - Твои ж рано ложатся и не пустят. Родители Машки Вострик - редкие птицы для 1990-х, они технологи на водочном заводе "Кристалл". Гонят утром, днём и даже ночью.
Страшные места - Афанасьевское кладбище, Семинарская станция, Рельсовая, Орёл-2, Орёл-3.... Сколько историй бродит в школе - про мальчика, которому поездом ногу отрезало на Рельсовой улице, и он потом эту ногу всегда с собой носил. Про глупую девочку, сунувшую голову в цистерну, а высунувшую ее уже с нефтяными змеевидными присосками вместо волос. Про тень оклеветанного инженера, каждое полнолуние светящуюся на недостроенном им Семинарском мосту-путепроводе.
Трон Люцифера на Семинарской
Ночью, в мамино дежурство, Кэт осторожно пробиралась через Семинарскую станцию, где мутные тени в капюшонах откручивали с железной дороги "ненужные" железки. В лесополосе истошно орали совы-первогодки, старый хитрый филин недоверчиво вторил им - ух ты! Над забытым пакгаузом взошла полная, ноздреватая Луна. Ее сыр не освещал тьму, а лишь пугал. Лесополоса все ближе, крики сов стали громче, они резали слух и точно смеялись над Кэт. Только переступила через прогнувшиеся доски переезда, за шею ее обняли знакомые ледяные руки. Машка Вострик крепко держала подругу за шейные позвонки. Они пошли вместе.
- Ритка (староста) свою кровь пожертвовала. Я ее несу.
Машка вынула из кармана флакончик из-под духов "Пуазон", заполненный бордовыми сгустками. -Дымаченко будет лбы посвященным мазать. "Во имя ада и все такое прочее" - объявила она.
Идея пойти на чёрную мессу в Вальпургиеву ночь овладела одноклассниками еще в марте. Был украден из библиотеки "Трон Люцифера" - советское атеистическое издание, разоблачающее сатанизм на тлетворном Западе. Ходила по рукам затертая аудиокассета с латинскими хоралами, перепетыми задом наперёд. Все врали, будто им совсем, совсем не страшно выскочить из нагретых постелей, одеть все шиворот-навыворот и потащиться через железную дорогу. Семафор бросал алый луч на Семинарские холмы, тёмные и застывшие. Над головой вспорхнула, образовав перепончато-кожистую "корону", крупная летучая мышь, и тут же скрылась. Вёл их на чёрную мессу двоечник Дымаченко, Дымач, вождь горе-сатанистов. Ангельская внешность сочеталась в нем с одеждой бедствующего "металлиста" - потертая косуха старшего брата, футболка "Айрон мейден". На плече у него восседала красноглазая крыска, доверчиво нюхающая весенний воздух. Дымач поправил взлохмаченные белые волосы и они зашли на Афанасьевское кладбище. Пробирались через прошлогодние колючки, натыкаясь на острые колья оградок. Дымач нёс зачем-то старинное распятие, черную книгу и даже вышитое полотенце. По дороге он учил их сатанизму.