Возле Союза встретил Валю Тараса. И через минуту - Быкова. Он сразу как-то странно сказал, что мы должны проводить Тараса, а потом пойти вдвоем поговорить. На углу в магазине выпили по яблочному соку и попрощались с Валькой. Зашли с Василем в сквер. "Ты ничего не знаешь?" - начал он с вопроса. "Нет… Что-нибудь случилось?" - "Ну да, ты же далеко. А Тарас тебе ничего не рассказывал?" - "Нет". И Быков стал вводить меня в курс истории, связанной с выставкой Михаила Савицкого. И длился наш разговор ровно час, хотя это был не разговор, а монолог. Василь рассказал, как неожиданно эта выставка бросила тень на него, написавшего две статьи в "ЛіМ" и "Известия". На выставке среди других работ есть и такая - "Летний театр": человек с ярко выраженной еврейской внешностью, а чтобы сомнений не было – на груди звезда Давида, подобострастно улыбается на фоне трупов. А напротив немец - и создается впечатление, что он помогает немцу, и хочешь - не хочешь, сделаешь вывод, что еврей помогает фашисту, что между ними есть какая-то связь. Быков сказал, что советовал Савицкому не вывешивать эту картину, и все же он ее вывесил. И хоть Василь в своих статьях ее не упоминает, но хваля всю серию "Цифры на сердце", волей-неволей хвалил и эту работу. И когда открылась выставка, народ повалил валом. "Летний театр" вызвал недоумение, а затем и возмущение. И никто уже не думал о Савицком, никому до него не было дела. А вот Быков - как он мог хвалить? Посыпались звонки, письма. Быкову написал Заборов. Быков не ответил. "Говорю тебе, как на духу: я предупреждал Савицкого, но я не ожидал той реакции, которую вызвала картина. Не сплю, по три-четыре раза делаю по ночам ингаляцию от своей астмы. И все это говорю тебе, чтобы оправдаться перед тобой, чтоб ты обо мне, как другие, не думал. Это для меня очень важно. Сходи сам на выставку и посмотри".
Мне было очень жаль, что он вынужден оправдываться, что чувствует какую-то вину и, очевидно, она есть…
21 февраля. Вечер Быкова. Дом офицеров переполнен. Василь в основном отвечал на вопросы. Самое большое количество записок было связано с серией Савицкого: "Мы разочарованы, не можем больше Вас уважать". Записки шли подряд, он просто говорил: "еще об этом, еще" и "очередная об этом" - называл и клал в карман. Что же он отвечал о картине "Летний театр", о которой спрашивали? Говорил, что ждал таких вопросов, что подготовился к ответу, вытащил из кармана бумажку и прочел слова Оскара Уайльда: художник должен высказывать то, что считает нужным, выражать себя, прочел слова Льва Толстого о том, что гениальное произведение никогда сразу не понимали современники. Конечно, это уже была обдуманная позиция, и она одновременно уводила в сторону от сути вопроса, от ответов, поскольку цитаты никакого отношения по существу к делу не имели.
22 февраля. Поездка в Логойск и Плещеницы. Ставер решил наверстывать упущенное, и мы подряд выступали - и неплохо – шесть раз. На хлебокомбинате ели свежие булки, на молокозаводе пили прекрасную закваску, запивали сливками и мчались дальше.
24 февраля. С Граховским в книжном. Узнал, что иду на выставку. "Трэба. Абавязкова… Шум вакол яе ўзнялі. А што тут такога? У Быкава таксама ёсць і Сотнікаў і Рыбак. I ні адзін жа беларус не пакрыўдзіўся…" Я: "А что, там разве есть и еврей-герой Сотников?" Он: "Не, здаецца, няма…"
…На выставке. 10 картин. Открывает - "Автопортрет", узник №… на груди "Р", русский политический, как сказано в пояснительном тексте, кулаки, готовые сжаться для борьбы. И в противовес ему - подобострастный человек со звездой Давида, рука за спиной, весь вытянут в сторону фашиста, полусогнут над горой трупов… А немец - с таким же открытым ртом, с надменной улыбкой, повернут точно в его сторону. И оба словно тянутся друг к другу, словно мы присутствуем при их сговоре о будущем ("Это подтасовка истории через годы", - сказал мне Толя Вертинский). А ведь можно было дать и среди коммунистов одного со звездой Давида или среди слушающих ("101"), тогда все бы читалось по-другому. Вспомнил слова Быкова о том, что Савицкий сводит счеты с Азгуром - "вот до чего дошло, - сказал тогда Василь, – в искусстве сводятся счеты"… А так - "Автопортрет" - символ мужества тех, кто сражался, а "Летний театр" - это символ предательства, измены, сговора. А тела выписаны вовсе не изможденные. Конечно, я дилетант в анализе живописи, но все-таки грамотный зритель. Может, все это и субъективно, и тенденциозно, и слишком обостренно, но все же не мог я не записать то, чем и сам был омрачен в эти мои минские дни. Пусть и эти страницы останутся в моих дневниковых записях как свидетельство очевидца, живущего в сложном противоречивом мире…