3 января. Думать и готовить: рукопись "Избранного"; новое издание - расширенное - "Подорожной"; рукопись для "Советского писателя".
4 января. В Минске. Долго на студии ждал: записывали на Москву Р. Янковского. Потом 15 минут с первого раза я. 0тбросил шпаргалки-листочки и прочел 15 стихотворений… Вечером у Рема с Акимушкиным и Тарасом. Рем подарил "Юность" - моя колонка: "Под светом яростных созвездий", "На грани, на меже", "Млечностью космической дыша", "Мне нравился этот поэт". Тираж номера - 2 млн. 810 тыс.
7 января. Рождество. А я вчера выбросил елку. Выпили под мочанку. Звонил Толе, успокаивал: он переживает (была негативная рецензия).
8 января. Шел и думал: "Надо сосредоточиться на своем внутреннем душевном мире"… А пришел на студию - и началось: ругал своих на планерке, заседал на комитете, где решено отменить 20-летие студии и, конечно, это – на мои плечи (доклад Савицкому, подготовка и организация), смотрел тракт полоцкого "Молодика": Гальперович, Костюк, Старинский. Согласился на участие в Днях культуры Витебского района. Получил гонорар из "Юности" – 45 р.
20 января. Читал Эренбурга, его "Дерево". До вокзала. На ул. Ленина, на доме № 20 мемориальная доска: "В этом доме в 1889 г. жил известный русский писатель Глеб Иванович Успенски". Доска не смотрится, не читается, но есть, и хорошо, и еще бы такие доски! Жаль, что просто повесили - надо бы хоть маленькое торжество… Мелькают строки: "Может, линия жизни сквозная… В этом городе все меня знают"…
22 января. С Павловым: в плане, наверное, надо менять название, Граховский вспомнил, что в 30-е у Алеся Вечера было "Кола дзён". С Шаховцом: "Избранное" в плане 82, но надо что-то придумать вместо "Избранное"… Вадим Спринчан: "В "Дне поэзии" - "День осенний прозрачен и чист", "А как встречает осень полесский городок", "Ты пел - и за душу брало".
27 января. Перекладывал рукопись - 2100 строк, это 3 учетно-издат. листа. Разложил по разделам - по временам года, а это хорошо соответствует "Силуэтам дней" ("Круговороту души" - тоже).
30 января. Весь день под тяжестью разговора с мамой… да и не разговора, а только нескольких слов…
С Павловым: редактором будет Вадим Спринчан, название "Силуэты дней" поддерживается… Настроение все равно угнетенное: мама…
5 февраля. В Поставах. Подготовка передачи. Райком собрал всех, кто нам нужен. В музее. В РДК. Клуб творческой молодежи. По телефону с Наровлей – мама…
6 февраля Уехали с утра в Литву. Швенчёнис, карамельки и др. кондитерское, чего у нас нет, кофе. А после обеда в деревне Балан. Специально для нас – вечерки со всеми угощениями… И – "я п’ю напітак гэты горкі за беларускія вячоркі…"
8 февраля. С мамой только что. Она - шепотом. Завтра ляжет в больницу… Решил: в понедельник еду в Наровлю.
11 февраля. Метель от Буга до Урала была с землей накоротке. А где-то мама умирала в своем полесском далеке… Больницу окружала полночь петлей затянутых дорог. И я не мог прийти на помощь. Да и никто уже не мог…
С Олей: маму выпишут, сказали, что "нечего зря держать в больнице…"
12 февраля. В ожидании чего-то грустного непоправимого еще один день… Пробежался до вокзала. По дороге узнал, что на днях в обл. газету перевели из Глубокого Салтука: искать и найти "под любым забором", только бы не меня…
13 февраля. Пока сидел я с Савицким, обсуждая, как праздновать 20-летие, куда переставить кого из режиссеров, как к празднику и чем одарить ветеранов войны, пока собирался и ждал, маме становилось все хуже, ее уже забрали из больницы, и она жила дома последние часы… А я сел в поезд и доехал до Орши, а она в эту минуту… Но я ничего этого не знал. В Калинковичах меня встретил на "газике" Аркадий. И не сразу, а где-то за Мозырем, на середине дороги, сказал, что мамы уже нет…
14 февраля. Мама, уже отлетающая куда-то далеко, не сказавшая мне ничего на прощанье… И чувство вины, что мог приехать раньше, а вот не приехал, не увидел, не услышал, не был с ней последние минуты… Звонки из Витебска и Минска – все собираются приехать… И люди идут к маме, уже лежащей в гробу…
15 февраля. Оля рыдала, и если бы это записать, был бы, получился бы образец "Плача": "Мамочка моя! Такое солнышко, ты его не видишь, ямку тебе выкопали, а ты в ней будешь, скоро тебя заберут от нас, а ты не знаешь…" Я заплакал дважды: когда заплакал папа и когда выносили гроб… Ездил вчера на кладбище выбирать место, чтоб была площадка уже на двоих - так просил папа… Кажется, через всю Наровлю шла траурная процессия, и я вспомнил, как в Ушачах хоронили маму Рыгора… Много народу, наровлянский великий интернационал. У домов мужчины с обнаженными головами… Над могилой читал стихи. Все родные, и Лёня, и соседи Настя с Иваном еще долго сидели, поминая. Кто-то сказал, что мама лежала в гробу, как святая, не изменяясь.