Вечер еще продолжался, а я вел на телестудию группу его участников. Возбужденные, шутя и переговариваясь, совершали этот небольшой переход Николай Рыленков, Сергей Сартаков, Яков Хелемский, Павел Кустов, Максим Лужанин. Шел я рядом с Михаилом Аркадьевичем. Разговор был о Витебске, его истории. Заговорил Светлов и о Марке Шагале. Поинтересовался, есть ли картины художника в местном музее, хотя бы в запасниках. Удивился, что ничего нет…
Расселись в студии. Начали передачу. И Светлов сразу пустил по кругу записку с предложением читать только по одному стихотворению: "Жарко… Читаем по… одной… потом добавим…" Записка передвигалась быстро, и всем были ясны и предложение читать не долго и намек на то, что ожидается потом… А когда я представил слово Михаилу Аркадьевичу, он сказал, что вообще не будет говорить прозой ничего, кроме одной фразы (но она уже почти стихотворная): "Вы очень дороги мне, витебские друзья. Разрешите прочесть вам "Грейнаду"…
А потом мы снова шли по вечернему Витебску. И я подумал, что надо сохранить записку Светлова.
15 августа. Но утром записки уже не было. Она исчезла вместе с увядшими за ночь цветами, которые накануне так пышно заполняли студийные столы… А маршруты праздника привели в Полоцк. После выступления к Светлову подошел летчик и попросил подписать книгу. Но ему очень хотелось, чтобы в надписи было слово "Полоцк". Михаил Аркадьевич сперва отшучивался, отмахивался, но, уступая настойчивости военного человека, взял книгу, что-то вывел на ней и вернул читателю. Кто-то вышел вслед за летчиком, прочел автограф - и через несколько минут сидевшие за столом уже его знали: "Обещал и напишу - клятву не нарушу – коньяком лишь орошу полоцкую душу…"
После Витебска и Полоцка был вечер в Глубоком. Там, пообещав написать и прочесть стихи, если вызовут его, как в юности: "Мишка, давай!" - Светлов куда-то скрывается за кулисы, а потом под дружные крики зала, вызывающего поэта, выходит, слегка смущенный, и читает с тетрадочного листка только что рожденные строки: "Я в Глубоком сроду не был, этим шляхом не шагал. Белорусским этим небом я впервые задышал… Я себя в пути далеком буду чувствовать легко, на любой горе высоко и в Глубоком глубоко…"
28 августа. Милой моей Алёнке: "Что снится тебе - никому не известно и даже не станет известно потом… Мальчишек, я знаю, волшебным крылом касается ветер далеких созвездий… Что снится девчонкам - не знаю, понять я, что снится девчонкам, никак не могу. Наверное, платья, нарядные платья и черные шубки на белом снегу…"
28 октября. Ордер. Первая моя собственная (государственная) квартира в крупнопанельном доме на проспекте Фрунзе, 52 - две комнаты, балкон, во дворе кинотеатр "1 Мая".
21 ноября. В тематическом плане издательства - мой сборник с названием "Июнь-река", как предложил в закрытой рецензии А. Велюгин… Володя Гончаров просит быстро сделать обзор стихов, присланных в редакцию областной газеты. Сделал.
24 ноября. Закончил "Живые и мертвые" Симонова - честная книга, настоящая правда о войне. Думаю, теледиспут, который готовлю, будет как раз ко времени - 20 лет разгрома немцев под Москвой.
Вчера рано утром приехал Август Копелиович, читал мне новые стихи. Очень хочет перебраться в Витебск из своей сельской школы… Вечером - Фима Пассов, пишет пьесу о школе. А перед ним Лешка Бауло с новым рассказом "Дым". Август в моей "Книге канцелярской" оставил запись: "На раскладушке уклюжей под одеялом верблюжьим, не отводя от снов очей, я спал у Симановичей, спал хорошо я - спасибо большое!"
30 ноября. Весь день - снег, но я был "в нем" лишь с утра, возвращаясь из бани… Завтра выйду на работу - и уже не будет Ген. Шманя, который был моим старшим редактором. Он не выдержал и "самоликвидировался", написал заявление, a перед этим испортил нам всем много крови…
2 декабря. Наконец вышел томик Б. Пастернака. Читал весь вечер, так много подряд - впервые… Какой поэт!
8 декабря. Во Дворце культуры строителей было много народу - человек триста. Пока я читал доклад - все еще заходили и заходили. А стихи мои и Вали Пепеляева слушали хорошо.
13 декабря. Дважды выступал. Днем в мех. цехе ДСК. Вечером в Журжеве перед женами военнослужащих. Много вопросов было в цехе: "Где Пастернак?" "Почему застрелился Фадеев?" И еще: как я отношусь к Маяковскому, Есенину, Вертинскому, Лещенко, как создается поэтический образ…