12 июня - 2 июля. Случайно достались две путевки - по Волге от Москвы до Астрахани: Углич - Ярославль - Кострома – Горький - Чебоксары - Ульяновск - Куйбышев - Волгоград. Всю дорогу вел записи, они разрослись в "Волжский дневник". И есть в нем один дорогой для меня день - 30 июня, который переношу в "Витебский дневник".
30 июня. Между двумя поворотами Волги - высокий берег с дорогой, уходящей вверх. Сбегаю по деревянной сходне - и я в Плёсе. Наверно, так же, как мне, еще с палубы была видна его красота Левитану, когда сто лет назад проплывал он по великой реке вместе с Софьей Кувшинниковой. Два художника - учитель и ученица - искали место, которое стало бы источником силы и вдохновения. Источником стал Плёс. На картины художника легко и незаметно перешли гора, деревянная церквушка и настроение грусти и одиночества. Почему мне все кажется таким знакомым здесь, будто уже видел? Почему я узнал этот беper и гору, деревья и дома? Привиделось? И все-таки это прообраз того, что написал художник в три своих приезда сюда. Левитан открыл Плёс. А Плёс открыл Левитана. И оба друг друга прославили. Здесь музей и единственный в мире памятник великому художнику.
Когда еще это произойдет в Витебске? Когда вернется домой Шагал?..
Уже на палубе, глядя на удаляющийся Плёс, бормочу себе своего "Левитана": "Бессонные ночи и дни уже накопились в бессмертье. Висят на стене перед ним пейзажи – кусочками сердца…". "Кусочками сердца" - это излишняя красивость", - скажет мне один критик. И я заменю: "Пейзажи, рожденные в сердце", хотя сам понимаю, что это хуже по свежести и точности звучания. Надо вернуть старый вариант. В доме-музее – 14 работ, 3 - кисти Кувшинниковой, а в Витебском краеведческом есть два этюда - "В тихой заводи" и "Костер". Может, Витебский музей и музеи в других городах когда-нибудь могли бы отдать свои левитановские работы Плёсу. А взамен получить работы художников-земляков. Ну, к примеру, Витебск получил бы драгоценного Шагала, чьи полотна разбросаны по одиночке и тихо живут в разных городах страны. Разве не заслужили этого Плёс и Левитан? Разве не заслужили этого Витебск и Шагал? Разве не выстрадали после долгой разлуки великого права: быть наконец вместе?
Июньский закат отражается в волжской воде точно так, как сейчас где-то в другом краю, в другой дали отражается в Двине заходящее солнце.
Как будто земле доверена тайна небом родины на века - в тихом Плёсе Гора Левитана глядит задумчиво в облака. По ней, как песня, вьется дороженька, да в пору осеннюю - птичий гам. И, кажется, это душа художника о чем-то печалится по ночам.>
Прощай, Плёс! До встречи, Исаак Левитан! Скоро я снова увижусь с тобой, но уже в Витебске! И буду эгоистом: нет, не надо никому отдавать Левитана. А вот Шагала хорошо бы вернуть домой!
5 июля. Москва. Накануне вечером я был в театре Сатиры. Шла бессмертная "Женитьба Фигаро". Почти рядом (сидел в первом ряду) бегали, метались, хохотали герои Бомарше - артисты театра, куда с трудом попал: Татьяна Пельтцер, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт. В середине второго акта, среди шумной комедийной суеты и веселого музыкального гама, я вдруг вспомнил о другой постановке "Женитьбы Фигаро". Наверно, я поступил опрометчиво и даже легкомысленно, когда, торопясь, набрал номер. В трубке зазвучал чуть хрипловатый, задиристый голос: "Да, я слушаю! Кто это?" Отступать было поздно и некуда. "Павел Григорьевич! - заторопился я, словно боясь, что разговор, не начавшись, оборвется. - Вам шлет привет тысячелетний Витебск!" Поздравив старейшину советской поэзии с восьмидесятилетием, я сказал, что в этом же, 1976 году, исполняется полвека нашему витебскому театру, в истории которого есть и его имя. А потом спросил, что осталось в его памяти о тех давних днях, когда он поставил на витебской сцене "Женитьбу Фигаро". Отвечал он кратко, почти односложно, что в этом красивом древнем городе работать с актерами было легко и радостно, и праздником стала премьера. А подробностей он не помнит. "Не помню, - повторил он. - И вообще, молодой человек, я еще спросонья, потому что вы меня разбудили…" Как я пожалел, что не во время позвонил поэту, для которого все до восьмидесяти были молодыми людьми. "Единственным утешением! - подумал я, - будет то, что не назвал себя, и он никогда не узнает, кто был его ранним назойливым собеседником в первый день после юбилея…" И уже, бродя по Москве, я бормочу: "Простите, Павел Григорьевич! Но все-таки я рад, что позвонил Вам. Рад, что в юбилейном для Вас и для нашего театра году вновь вокресла памятная страница, о которой в театральной летописи сказано так кратко: "Театр имени Якуба Коласа. 1933 год. Спектакль "Безумный день, или Женитьба Фигаро". Режиссер П. Г. Антокольский". А я буду помнить этот телефонный разговор, в котором для меня так много всего соединилось. И стихи, и театр, и строки, которые посвятил Антокольскому Ярослав Смеляков: "Есть особая горечь в улыбке твоей. Здравствуй, Павел Григорьич - Древнерусский еврей!"