— Дай я тебе покажу, ничего ей не будет.
Но Витек спрятал за спину топорик, не хотел, чтобы дед показывал, как надо бить обушком топора по ноге. Он переживал в эту минуту что-то сложное и чуть-чуть пугающее.
— А эта? — спросил он наконец, осмелев немного.
— Эта хорошая. — Дед подвинул здоровую ногу, вытянул ее так, что за коротким носком показалось тело в рыжих волосках.
— А эта? — показал Витек пальчиком снова на деревяшку.
— Этой нету, на войне осталась.
— На войне?
— Да, на войне.
Витек не знал, что это такое, но хотелось запомнить и понять, он снова спросил, на этот раз почти радостно:
— На войне?
— На войне, — ответил дед.
— Там? — спросил Витек, показывая пальчиком в сторону.
Дед задумался — как бы получше объяснить? — но ответил утвердительно:
— Там, Витенька, на войне.
Их позвали обедать, они, взявшись за руки, отправились в дом.
Перед тем как сесть за стол, Витек все приставал к отцу, к матери и к бабушке.
— Ты видал, папа? Ты видала, мама? А ты, бабушка, видала?
— Что, Витенька? Что такое?
— У дедушки нога не такая, деревянная.
Бабушка рассмеялась, а Борис и Катерина сказали, что они, конечно, видели эту ногу.
— На войне?
— На войне, Витенька.
— А вот топорик, да?
— Хороший топорик. Кто это сделал?
— Дедушка. Я не буду бить топориком.
— Кого бить?
— Дедушкину ногу не буду бить.
— Зачем же ее бить?
— Я, дедушка, не буду бить.
После обеда пошли на речку, на Незнайку. Витек выскочил за калитку первым и радостно бросился к белому стаду, но тут же с криком отпрянул назад. Страшный гусь, шипя и вытягивая шею, угрожающе стал наступать на Витька и уже хотел было проглотить его, но Витек так заорал, что гусь обратно втянул свою голову и нехотя отступил, да и Катерина подоспела, схватила Витька за руку и окончательно спасла его. Витек долго потом оглядывался, когда перешли мостик, долго вздыхал от горькой обиды: почему этот гусь хотел его проглотить, почему так шипел расщепленным клювом с черными ноздрями? Витек же ничего не хотел сделать плохого. В конце концов он утешился тем, что шел с мамой и папой, держась за их руки, на речку. На какую же это речку? Может, она тоже будет шипеть, как гусь? Дедушка не захотел идти, зато он идет с папой и мамой и никого не боится, а папа говорит, что гусь этот глупый, что он просто ничего не понял, думал, что Витек плохой, но он же хороший мальчик, а глупый гусь этого не знает.
— Не знает, папа?
— Конечно, не знает. Когда он узнает, драться не будет.
— Не будет?
— Нет, не будет.
Витек остановил родителей и, вскинув личико, сказал:
— Он не будет драться, мама.
Катерина подхватила Витька на руки, а тот сразу развернулся к отцу.
— Ты, папа, никогда, никогда не пойдешь на работу?
Борис покачал головой:
— Пока никогда.
— Пока никогда, никогда? — Витек потянулся к отцу, и Борис принял его и посадил к себе на шею.
Высоко-высоко над землей покачивался Витек верхом на папиной шее, смотрел перед собой на дорогу, на еще зеленые деревья, на крыши амбаров, на темную стену леса и голубое небо над лесом. Ему было ни капельки не страшно. Даже самолет пролетел — и не страшно.
Потом они свернули с дороги, прошли лугом и оказались на травянистом берегу маленькой речушки с желтыми кувшинками в тихих заводях, с ряской и водяными растениями и с чистым журчащим стреженьком посередине. Они выбрали место перед круглым омутом, где плескались деревенские ребята, и присели на жесткую травку, плотно оплетавшую береговую землю.
— Вот и речка наша, Незнайка.
— Вода, папа?
— Водяная речка. Видишь, ребята купаются в речке? Видишь, она бежит? — Борис показал на бурный, сплетающийся текучими жгутами стрежень, который начинался сразу после омута, в суженном руслице. — Если вода бежит, значит, это речка.
— Куда бежит, папа?
— Далеко, в другую речку.
— И другая бежит?
— Другая бежит в море.
— Не надо ребенку голову забивать, — вмешалась Катерина, но Витек строго взглянул на нее и поднял руку. Потом снова к отцу:
— А море там, папа?
— Во-он там, далеко.
Витьку было приятно, что он все понимает, решительно все, и обо всем может разговаривать.
— А ты, мама, не знаешь, где море?
— Куда уж мне знать.
— Я тебе покажу. Та-ам, далеко.
Борис снял рубашку, пощурился на солнце, сбросил туфли, брюки.
— Ну что, Катерина, купеческая дочь? Раздевайся!