– Уладим, уладим! Все поставим на свое место, и напрасно вы это затеяли, – выйдя на крыльцо, заговорил Цинберг. Он был явно растерян.
– Хотим, чтобы прогнали этого мерзавца немедленно! – кричали женщины.
– Я уже запросил телеграммой главный стан и даже Петербург, жду ответа.
Видя перед собой разъяренную толпу, управляющий основательно перетрусил, поэтому был предельно ласков и вежлив, просил, чтобы вечером пришли не всей ватагой, а выбрали грамотных и толковых ходоков. На самом деле ему нужно было оттянуть время, выявить зачинщиков и предупредить полицию. Рабочие согласились ждать до вечера, но на работу все равно не встали и разошлись по домам. Отказавшись быть ходоком, Архип говорил товарищам:
– На ворюгу лавочника мне жаль тратить хорошие слова, да и не в нем суть.
– Как же не в нем? – возмущались рабочие. – Мало того, что падалью торгует, – заборные книжки в морду швыряет!
– Не с того конца мы начинаем, – задумчиво ответил Архип.
– Ежели ты знаешь другой конец, так не прячь. – Быков шагнул вперед, повернувшись лицом к Архипу, перегородил ему дорогу и остановился. – Раз уж ты такой умный…
В глазах Быкова Архип заметил смятение.
– Надо составить требование о всем нашем житье-бытье, а не только об одном лавочнике, – в упор глядя на Быкова, ответил Буланов.
– Бастовать, значит, – тихо проговорил кто-то.
– Нет, в такое время бастовать нельзя, – сказал Быков.
– Да вы уже бастуете, коли на работу не пошли, – заметил Архип.
Вся ватага остановилась. Рабочие виновато смотрели друг на друга, еще не понимая, что факт начала забастовки совершился.
– Одни мы ничего сделать не сможем, – опустив голову, проговорил Быков. Уступая дорогу Архипу, добавил: – Разгонят нас стражники, а хозяева с голоду уморят…
– Одних, конечно, прихлопнут, как пить дать, – согласился Архип. – Надо выбрать делегацию и послать на другие прииски, в первую очередь на Утесистый и Успенский. Там жизнь не краше нашей. Я думаю, что нас поддержат. Ну а потом уж дальше…
– А что дальше? – спрашивал Быков. Он понимал, что все началось с него, и боялся последствий.
– Будем посылать людей на другие прииски, – решительно ответил Архип.
– Ты даже ходоком быть отказался, а кто же пойдет делегатом? Это дело не шуточное – подымать другие прииски. Красно говоришь, приятель, а как до дела, ты за наши спины… – укорял его Быков.
– Ты, браток, помолчи. – Насупив густые, всклокоченные брови, Архип полез в карман за кисетом. – В ходоки не пойду ни за какие коврижки, – поглядывая из-под мохнатой папахи, подарка Микешки, упрямо продолжал он. – Лезть в драку из-за лавочника считаю пустой затеей!
– Тебе хорошо так рассуждать, ты бобыль, а у нас семьи, – возражал Быков.
– Ну хорошо, выгоним этого, завтра поставят другого, и тот, ты думаешь, вместо дохлой конины будет отпускать пельмени из свинины? Да вы что, дети? – Архип приподнял папаху, поправил густые, темные, тронутые сединой кудри, жестко спросил: – Чего вы от Цинберга ждете?
– Добра ждать не приходится. Это верно. Правильно он толкует! – дружно закричали в толпе.
– А раз правильно, то нужно встряхнуть наших господ как следует. Мы же люди, а не скот какой, – подхватил Архип. – Повторяю, что ходоком быть не могу, а вот делегатом согласен.
После долгих споров порешили: к работе не приступать, независимо от ответа управляющего, агитировать рабочих, чтобы крепче держались, и немедленно начать готовить новые, расширенные требования. За ответом пошли не только выборные ходоки, но и большая группа рабочих.
На крыльце конторы ходоков встретили смотритель прииска Горелов и служащий канцелярии Феоктистов.
– Ждать здесь, куда прешь, харя! – заорал на подошедшего Быкова Горелов. Своим хамством и грубостью смотритель славился на весь прииск.
– А ты не лайся. Мы ведь не к тебе пришли, – спокойно ответил Быков, помня наказ Буланова не лезть на рожон и не поддаваться на провокацию.
– Забастовщики-и-и! Ишь чего задумали, каторжное отродье! – набросился на мужиков Феоктистов.
Рабочие стояли плотной кучкой. Феоктистов ходил вокруг них и тоненьким, трескучим тенорком ругался.
– Раз такое дело, – не выдержал Быков, – мы сейчас можем домой податься.
– Заткнись! Громила! – рявкнул на него Горелов.
Дверь из коридора распахнулась, и, видимо для устрашения, первым показалось усатое, всем знакомое лицо жандармского ротмистра Трещенкова. Он был в шинели, обтянутой белой портупеей, с саблей и револьвером.
– Отставить шум, господин смотритель, – поднимая кверху пушистую перчатку, проговорил Трещенков.
За спиной ротмистра в короткой олешковой дохе появился тучный Цинберг, а потом уже, совсем неожиданно, выполз в длинной, богатой шубе исполняющий обязанности главного управляющего Теппан, за ним горный исправник Галкин.
Рабочие почувствовали, что администрация даром время не теряла и основательно подготовилась к встрече.
– Ну-с, господа-други, что же вы такое задумали? – потягивая кончик толстой, душистой сигары, иронически спросил Теппан.
Быков выступил вперед, как было условлено, и коротко, но очень сбивчиво изложил требование прогнать лавочника.
– И это все? – спросил Теппан.
– А разве этого мало, господин главный управляющий? – спросил кто-то из рабочих.
– Все время кормят падалью! – сразу раздалось несколько протестующих голосов.
– В муку конский помет подмешивают!
– Хуже скотов нас считают!
– Рыба вонючая!
– До каких пор терпеть такое!
Выкрики становились все настойчивее и ожесточеннее.
– Говорите по порядку! – прикрикнул ротмистр Трещенков.
– Сами знаем, как нужно разговаривать, – ответил на это Быков. Он уже начинал чувствовать, что артелью – они сила!
– Еще что хотите? – когда голоса немного стихли, спросил Теппан. Спустившись на нижнюю ступеньку крыльца, он буравил глазами рабочих, запоминая лица главных вожаков и зачинщиков.
Рабочие повторили, что хотят получать за свои деньги доброкачественные продукты и требуют немедленного увольнения лавочника, напомнили и о спецодежде из мешковины.
Теппан порывисто засипел сигарой, стряхивая пепел прямо на грудь своей шубы, властно и безоговорочно заявил:
– Изложите свою претензию письменно, мы ее обсудим и решим. А сейчас немедленно марш на работу! Буду ждать до девяти часов вечера. – Теппан вытащил из внутреннего кармана массивные золотые часы, не глядя на притихших забастовщиков, добавил: – Кто не приступит к работе, лишим продовольствия и вышвырнем вон.
– Эге-ге! – В толпе кто-то кашлянул, закряхтел и тут же смолк.
– Разойдись! – визгливо, словно его подстегнули, выкрикнул ротмистр Трещенков.
С полминуты рабочие стояли в некотором смятении и нерешительности. Потом как-то вдруг дружно повернули от крыльца, гулко притопывая разбитыми пимами, не оглядываясь, плотной группой пошли прочь. В звонких, морозных сумерках настороженного поселка далеко и долго были слышны их удаляющиеся шаги.
Теппан и вся его свита скрылись в конторе. В тот же вечер в Петербург полетела телеграмма следующего содержания:
«Сегодня утром забастовали рабочие Андреевского, после обеда – Утесистого. Опрашивали вместе исправником причины забастовки. Рабочие Утесистого обещали к вечеру изложить письменно свою претензию. Андреевские заявили, что кому-то вместо мяса попалась конина. На предложение приступить работе заявили, что к вечеру письменно изложат жалобу. Подождав до девяти вечера, никаких заявлений не получил. Объявил команде – в случае дальнейшего невыхода на работу назначить пятницу расчет. Теппан».