- Здравье желаем, дядя Петр! - дружно и весело выкрикнули ребята.
- Здорово, дорогие братья-разбойнички! Как рубилось-воевалось, сколько добычи досталось? Как ворогов стерегли, честь артели берегли? шутливо приветствовал Петр Николаевич эту веселую стайку, похожую желтыми одинаковыми шубенками на теплых красногрудых снегирей.
- Хорошо! Мы, дядя Петр, вашему Ястребу поперечник отпустили и сена дали, - картавя застывшими ртами, вместе отрапортовали Васька Косолапый и Мишка Пельмень.
- Молодцы-удальцы! - поглядывая на краснощеких ребят, похвалил Петр и, вспомнив своего домовитого, смышленого Саньку, тепло улыбнулся одними усами.
- Прокатили бы, дядя Петр! - поглаживая давно обмороженную и отвалившуюся кромку уха, простонал Мишка.
- Эх и проехались бы! - старательно дуя оттопыренными губенками на розовые, застуженные ладони, поддержал его Васька.
- Эх и сторово! - важно прохрипел маленький "пророк". Он до того озяб, что не мог сам стащить с ног закостеневшие валенки. Ему помогала мать.
- Сиди смирно, карась мороженый! - крикнула на продрогшего сынишку Степка. - Слово-то выговорить не может, а туда же - прокатиться.
- Марш! Все на печку! - скомандовал Важенин.
Раздевшись, толкая друг дружку, ребята вскарабкались на широкую русскую печь. Перешептываясь о чем-то, выглядывали оттуда, как остроглазые зверушки. Петр Николаевич смотрел на эти темноволосые головенки с грустным и в то же время радостным изумлением. Он даже забыл, что ему надо прощаться и куда-то уезжать.
- А ты, кум, чего в шубе толчешься? - дернув его за рукав, спросила Степка. Она была без платка и верхней одежды, с двумя толстыми на спине косами, смугловатая, крепкая, тонкая в талии, с кругло обозначенными под зеленой кофточкой грудями. Петр глядел на нее со скрытой тоскующей завистью.
- Мне ехать пора, - сказал он со вздохом.
- А может, останешься?
- Не могу, кум. Прощай.
Лигостаев надел папаху. Волоча по полу кнут, подошел к двери. Возле порога, запахнув полы тулупа, он остановился, ни на кого не глядя, сказал:
- Выйди, кум, на час. У меня есть одно дело к тебе...
- Секретничать начинаете! - крикнула Степка. - Не таитесь, миляги, я все равно все ваши секретики разузнаю! - звонко пропела она и с гордо приподнятой головой ушла в переднюю горницу.
- А мы ничего от тебя скрывать не думаем! - крикнул ей вслед Петр Николаевич. Дело, которое он задумал, было очень для него значительным и важным.
Захар Федорович, накинув на плечи стеганую казачью теплушку, вышел вместе с Петром.
- Ну говори тут, - когда они очутились на крыльце, сказал Важенин. Я на босу ногу и дальше не пойду.
- Да тут сразу-то не скажешь, - тихонько пристукивая кнутовищем о перила, с глубоким вздохом проговорил Петр Николаевич.
- А когда были одни в доме, чего молчал?
- Дело такое, подумать надо...
- Говори быстрей. Не тяни за душу... А то я замерзну... Жениться, что ли, задумал?
- Избави бог. Что ты, кум! - резко повернув голову, возразил Лигостаев.
- От этого бог избавил одного архиерея, старика Максима Падерина да поповского мерина, - ввернул Важенин. - Тебе еще сорока лет нету, три такие ватажки настрогать можешь... Загорбок у тебя крепкий, сядут - и айда, папаша!
- Не угадал. Этого у меня и на уме уже нет. Знаешь что, я Саньку усыновить хочу, по всей форме, - твердо закончил Петр Николаевич и облегченно распахнул полы длинной бараньей шубы. Слово было сказано, и уже назад взять его он не мог.
- Саньку? - протянул Важенин удивленно.
- Его. Сейчас он мне милее родного сына, и ты пособи, кум, бумагу какую следует напиши. Да ты эти дела лучше меня знаешь. А уж тебя век не забуду! Ожеребится кобыла - бери стригунка, пусть твой будет...
- Пошел к черту со своим стригунком! - вскипятился Важенин. - Что я тебе, мирской захребетник?
- Да ведь от всего сердца, чудак ты эдакий!
- А у меня, думаешь, вместо сердца что? Сазан мороженый! Ты скажи мне, как это ты надумал такое?
- Уж так, дружок мой, получилось, - судорожно вздохнул Петр Николаевич. - Ведь сказал же, что роднее сына он мне. Про дочь не говорю... Бог с ней, что вспоминать.
- Это ты верно говоришь. Дочка твоя ломоть напрочь отрезанный... У сына своя семья. Верно ты придумал. А молчал, черт взбалмошный...
- Ну что ты еще скажешь? Много будет хлопот? - спрашивал Лигостаев Важенина, чувствуя, что тот одобрил его затею и непременно поможет.
- Какие там хлопоты! Для тебя-то? Намалюем аршина два бумаг, прибавим чуток казацкой важности. Но стригунком ты от меня не отделаешься, так и знай! - Важенин взял Петра за воротник тулупа и крепко, по-дружески тряхнул. - Может, теперь раздумаешь ехать?
- Да вина-то у тебя все равно нет? - отводя его сильные руки, проговорил Петр.
- Откудова ты знаешь?
- А чего здесь знать?
- А поедешь, повидай обязательно Кондрашова и передай ему, что Важенин советует, не мешкая, подседлать коня... Понял? Со слов Ветошкина понял, что где-то они его опять на крючок зацепили.
- Ясное дело! - откликнулся Петр Николаевич.
- Повстречай его аккуратненько. Сейчас там Авдей с Филиппом завели такие строгости...
- Ну уж а я-то что им? - удивился Петр.
- Что ты? Ты для них тоже персона. Давай крой! Только гляди у меня, не дури.
- Ну что ты, Захар! Не то у меня сейчас в башке. Если рано спать не завалишься, я к тебе заверну.
- Ладно, ждать буду, - кивнул Важенин.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Улица встретила Петра беловатой, сумеречной темнотой. В промерзлых окнах приветливо тлели вечерние огоньки, и только в доме бывшего войскового старшины Печенегова они горели ярко-кровавым цветом. Там Филипп Никанорович, недавно ставший начальником охраны прииска, бражничал с Митькой Степановым и новым управляющим Романом Шерстобитовым.