Инночка Филимонова перекрестила, поцеловала, народ помахал нам, зевая по утрянке.
Приехав в Москву, Ролан за два днянаписал пятьдесятстраниц режиссерского сценария, круто огрубив мою историю бытовой фактурой. Самое страшное, что в режиссерском вдруг выперла так вроде словесно упрятанная «антисоветскость», раздражающие грубость и уродство жизни. И сам Витька «охохмился», опростился, редуцировался, потерял тонкость душевного света. Я в сердцах сказал Ролану: «Ты что – нарочно? Чтоб закрыли?!» Он посмотрел на меня, покачал головой – с обидой.
Г-н Сытин же на все это среагировал мгновенно – позвонил Ромму, что мы поправок не сделали и вообще – «политическая ситуация в кино изменилась». У меня затряслись руки. Началась суматоха. Ролан бегал объясняться к Сытину. Ромм звонил министру кино, не помню фамилии, просил. Редактор Нехорошев звонил замминистра. В общем, после двух дней нажима Сытин – при Ромме – вздохнул и сломался: «Ладно, мы снова дадим поправки. Жду три дня. Поправьте хотя бы самые резкие сцены, и мы запустим». Ромм, вздохнув, сказал нам: «Сейчас главное – быстро запуститься, а то опоздаете в план. А потом главное – тихо снять. Смонтировать. Озвучить. И тогда – бороться. Ясно?» Ролан сказал «ясно», пообещав убрать все радикальные грубости, резкости, упрятать чернуху в записи, которую он сам в экстазе навел…
Мы вышли из Госкино на Гнездниковском. Начиналась осень, капал дождик. Ролан был хмур и казался очень собранным. Тихо и просто сказал: «Олежа, извини, во всем виноват я. Даю слово – сажусь за машинку, не выхожу, через три дня сдам».
Я вздохнул. Мы вышли на Тверской бульвар. Я вдруг осознал – прошел уже год, как на «Мосфильме» приняли сценарий. Что – так будет всегда? Успокаивал себя – на этот раз Ролан не подведет.
Шутки кончились, слава богу. Сердце колотилось специфически – с надеждой и особой киношной тоской. Киношники меня поймут. Но я себя успокаивал – все наконец-то уладится, препятствий больше нет, запустят! И фильм Ролан сделает – в любом случае не очень стыдно. Он меня правда любит. Никогда не предаст. Больше мне ничего не надо. Это и будет камень, на котором построю великую судьбу! Лет через тридцать посмотрим фильм – он не устареет, Витька вечен! А сам я как режиссер получу все Оскары и прочие Канны. Плевать на блатных Андронов, прорвемся честно, по таланту…
Попрощались у Никитских. Ролан взял такси, я свернул на Герцена… И через пятнадцать минут с лысым фантастом В. Григорьевым и юным поэтом-почтальоном Алешей Заурихом мы в старом нижнем буфете ЦДЛ уже отмечали мой окончательный успех. Опять все меня по-здрав-ляли. Сомнений не было – ведь препятствия убраны! – остался пустячок…
А между тем, именно в это время, прямо над нижним буфетом, где мы так хорошо сидели, – то есть в Малом зале ЦДЛ – начиналось страшное!..
«Было дело в Грибоедове!..» – было дело!..
Итак, вы помните, конечно, что Ролан Антоныч Быков, взяв у Никитских машину, твердо решил ехать домой и работать три дня – а потом снимать кино «Катера, или Витька-дурак».
Но дьяволрешил по-другому…
Вторая серия
Часто пишется казнь,
А читается правильно – песнь.
Может быть, простота —
Уязвимая смертью болезнь?
«Было дело в Грибоедове!..» – да, было дело!
Вы, конечно, помните, что Ролан взял у Никитских ворот машину, чтоб ехать домой и быстро о-су-чествить поправки главного мудактора Госкино В. А. Сытина в режиссерском сценарии «Катера, или Витька-дурак».
Но дьявол решил по-другому…
Да! Именно в пять часов ввечеру, то есть тогда, когда я, не торопясь, спускался в нижний буфет Грибоедова, – в Малом зале открылось очередное важное совещание на тему: «Пачиму у нас нэт интересных пруизведений для мулладежи в литерадуре и в кыно?»
Сколько дерзкой молодежи с горящими очаминабилось в проходе – жуть!
(Вы скажете – ну и черт с ним, с совещанием! При чем здесь это, скажете вы? Писать надо лучше, а не толпиться в задних проходах!)
Вот примерно так мы и решили с лысым фантастом Вовой Григорьевым и нервно-бледным поэтом-почтальоном Лешей Заурихом. И общение наше в нижнем буфете с осьминогами по стенам уже набирало нормальный поэтико-фантастический ход…
Но дьявол-то, сука, – не дремал!
Напоминаю – Ролан Антонович Быков, мой друг, куратор моей тогда как бы судьбы, взял у Никитских машину…
Да-да, взял машину, быстро чтоб ехать и быстро сделать, в общем, легкую работу – пустячок!.. Но, проезжая мимо ЦДЛ, – не удержался!
Он велел шоферу остановиться… и, чуть поколебавшись, расплатился с шофером. Решительно вышел, четко хлопнул дверью и – как бы «в белом плаще с кровавым подбоем» – вошел «на минуточку» в Грибоедов, в верхнийбуфет – прямо над нижнимбуфетом, над нашими хмельными радостями!.. – рядом с тем самым Малым залом.
И, выпив рюмку,то есть стакан, трехзвездочного армянского, неприятно разочарованный пустотой в буфете, он собрался уж было выйти вон, но был как раз узнан – и немедленно приглашен в Малый зал! Там, в духоте и тесноте, оттепельная молодежь с горящими очами, ждущая, как всегда в России, чудес, встретила его бурными аплодисментами – и немедленно потребовала высказаться по теме!
И!.. И тут-то Ролан, оглядев зал, саркастически усмехнувшись, завелся после армянского – сразу!
Он вдохновенно вещал об ужасе цензуры, о том, как трудно пробиться талантливым молодым, приводил яркие примеры… и наконец, добравшись до кровоточащего,страстно обрушился на Госкино, где буквально сегодня нектоСытин посмел закрыть «Витьку-дурака», гениальный сценарий Олега Осетинского!..
Закончил Ролан под бурные восторженные аплодисменты, переходящие в овацию! Даже у нас в нижнембыло слышно! И, чокнувшись в очередной раз, уже громко, но еще радостно смеясь, мы удивленно задрали головы – к чему бы это? и что это ващетакое? и зачем этот пафос?..
Этот же вопрос, как я полагаю, не без оснований задал себе и В. А. Сытин, тихий незаметный старичок, скромно прятавший свою аккуратную профессорскую бородку клинышком в самом заднем ряду Малого зала.
И, задав, Виктор Александрович вынул чистый платочек, аккуратно протер очки, машинально уже облизывая сухие тонкие губы, – и бочком-бочком, учтиво так склонив головку с бородкой, тихонечко выбрался из этого гудящего диссидентского вертепа. Никем не замеченный, вышел из Грибоедова. И, буквально за три минутки дойдя до родного Госкино, поднялся в свой уютный кабинет. Велел подать чаю, потер руки… и, вызвав секретаршу, попросил ее срочно напечатать приказ об отмене запуска сценария «Катера» («Витька-дурак») в производство по причине невыполнения режиссером поправок коллегии Госкино… А потом, надушив себе серединку усов из крохотного французского флакончика, чтобы не воняло неграмотной старческой псиной, задумчиво глядя в окошко, стал с удовольствием допивать кисленький чаек с лимоном…
Ролан же, выпив еще рюмочку в верхнем буфете, как раз в эту минуту таки выбрался из восторженных объятий – и с очень озабоченным видом помчался домой – делать поправки!
У нас же в нижнемкак раз пошла под водочку мощная кульминация окончательного братания с грибоедовским народцем, полное воодушевление и восторг победы! И замечательный Толечка Передреев был уже надрамшись, и Коля Тряпкин уже запел-закачался, и русскоязычные всякие подгребли!.. – полыхала дружба народов!
И только мой Витька-дурак, герой наш любимый, русский хулиган с нежной душой, – дрожал и скулил в так давно тесном ему гробусценария…
* * *
Вышел заяц на крыльцо,
Почесать себе яйцо.
Сунул руку – нет яйца!
А утром меня разбудил звонок редактора сценария Леонида Нехорошева. Идеально бескрасочным голосом – классная мимикрия под наших! – он сообщил о закрытии. Заледенев, я спросил, что можно сделать…