Один раз наша мать шла с работы и увидела с Женькой Людку. Женька ее одной рукой обнял за плечи, другой на гитаре барабанит. Я-то их так уже видел. Людка сияет вся и хихикает. Но мать их увидела в первый раз. Людке она пообещала оторвать голову, а Женьке — руки.
Когда Женька меня остановил, я думал, что он про Людку будет спрашивать. А он говорит:
— Мураш, будь другом, купи сигарет.
— Нам некогда, — говорю я. — Сам, что ли, не можешь?
— Не могу. Мать в магазине сказала, чтобы мне не продавали.
— Мне-то и подавно не продадут.
— А ты скажи, что для отца.
Посмотрел я на Кольку, тот ничего не говорит. Посмотрел на Женьку. Мне-то до него вообще дела мало. Но я просто удивился, что он так вежливо попросил. У клуба он горланит на весь поселок, а тут — «будь другом».
— Ладно, — говорю, — давай деньги.
Женька заулыбался и положил мне руку на плечо, как будто я Людка.
— Весь смысл, Мураш, в том, что у меня и денег нет. Но я же отдам — зуб даю. Купи «Памир», он всего десять копеек стоит.
Когда мы с Колькой зашли в магазин, там было всего человека четыре.
Но кто в нашем магазине не покупал, не знает, что для нас это просто жуткая очередь.
Я наш магазин терпеть не могу. У нас так покупают, что помереть можно, пока дождешься.
Встали мы с Колькой последними и слушаем, как покупают.
— Что-то у тебя, Клавочка, на полках сегодня будто и пусто?
— А то же, что и всегда. Тебе чего надо?
— Да и не знаю. Колбаски нет ли?
— Нету сегодня. Кладовщик заболел, на базе отпускать некому.
— Это который кладовщик? Степаныч, что ли?
— Ну!
— Господи… Вот беда с человеком какая… Да… Так, так… Нет, значит, колбасы?
— Нету.
— Чего же у тебя купить?
— Бери тушенку.
— Да тушенки мне вроде бы и не надо. А в каких банках, железных или стеклянных?
Мы с Колькой стоим на три человека дальше нее и то видим, что в стеклянных. Эти стеклянные банки под самым ее носом.
— В стеклянных, — терпеливо отвечает тетя Клава. Я просто удивляюсь, откуда у нее такое терпение.
— Нет, в стеклянных не надо. Мой в стеклянных не любит. Взять, что ли, сахару… Сахар есть?
Сахар, конечно, есть. Он тоже на видном месте. Да и вообще не бывает, чтобы в нашем магазине не было сахару.
— Есть. Тебе какого?
— Песку. Полкило, что ли…
Тетя Клава отвешивает полкило сахарного песку в кулечке. Только она завернула эти полкило, ей говорят:
— А пожалуй, еще полкило свешай.
Тетя Клава вешает. Колька стоит спокойно, а у меня уже спина вспотела от нетерпения. Но делать-то нечего. Стою. Слушаю.
— Эти яблоки почем?
— Рубль сорок.
— А сладкие?
— Не знаю, не пробовала.
— Ну, давай килограмм, покрупней которые. Свезу своему в больницу.
Тетя Клава перестает вешать яблоки и спрашивает:
— А где он у тебя лежит?
— Да в Приморске.
— Ну, там хорошо. Больница новая. Была уже у него?
— Была. Он-то уже ходит, так мы с ним на колидоре виделись. Насмотрелась я там — не приведи господи. Двери-то все на колидор из палат открыты… Идешь — и все видать: кто с гирей на ноге лежит, кого уколами колют… Не приведи господи!
— Больница, она и есть больница, — вздыхает тетя Клава.
— И не говори… Я тебе скажу, Клавочка, по мне, если помирать, так лучше сразу, без больницы.
— Тебе-то чего помирать!
— Это я так, к слову.
— Ну, ну, — говорит тетя Клава. — Так сколько, говоришь, тебе яблок?
— Давай килограмм. Покрупней только.
Я стою и думаю: хоть бы сказал кто, чтобы побыстрее. Только знаю, что никто ничего не скажет. Кольке, наверное, тоже надоело. Он отошел к стенке и читает плакат — как мух уничтожать. А я стою…
— Еще чего?
— Селедочки свешай, пожирней. Вон ту и ту.
— Эту?
— Нет, Клавочка, вон ту.
— Ту, что ли?
— Ну да, эту. И ту, поперек которая.
Колька читает уже другой плакат: как птиц охранять. А я стою. В кулаке у меня гривенник. Ладонь от этого гривенника уже мокрая. Стою и злюсь на Женьку, на себя, на яблоки и даже на селедку. Взял бы сейчас эту селедку — и мордой ее об камень!
Наконец они рассчитались — и я подвинулся на одного человека. Только на одного! А впереди еще два. И покупали они так же, еще и похуже.
Подошла все-таки и моя очередь.
— Тебе что? — спрашивает тетя Клава.