— Я пошел.
Федя было запротестовал, стал уговаривать:
— Погоди, сейчас кино покрутим, папин фильм, когда мы в Пицунде отдыхали! Мы его обратно пустим, задом-наперед, обхохочешься, как я там из моря выныриваю!
— Нет, я пошел, — твердо повторил Витька и добавил, совсем как тот очкарик:
— Большое спасибо.
Вот так бездарно пропала суббота. Уж лучше бы остался дома сидеть у телика — и то пользы больше.
А в воскресенье пришел ответ от Лены Измайловой.
Он был краток и звонок, как оплеуха.
«Не хочешь переписываться — и не надо, — писала Лена Измайлова. — А таких открыток у меня самой много, накупила в Ленинграде. Чем посылать Аничков мост, лучше бы проверил, есть там следы от осколков или нет. Мальчишки говорят, что есть, а я не заметила».
И все.
Даже без подписи!
Витьку просто взбесило такое нахальное письмо.
Ишь, какая нашлась! Чего ей вообще надо? Сама привязалась, никто не просил! И не о чем ему с ней переписываться!
А тут еще и мама — это она достала из ящика письмо, принесла снизу, нарочно положила на видном месте:
— От кого письмишко-то? — спрашивает.
— Ни от кого!
— Ай-яй-яй! Секрет, что ли?
Приходится объяснять наскоро, получается бестолково, слова рассыпаются, как горох. Выпаливая про все это и чем дальше, тем больше заводясь, Витька в темпе натягивает пальтишко, одна рука в рукаве, другая уже дверь открывает.
— Ты куда?
— Никуда! Гуля-ять! — кричит Витька на всю лестницу и ну считать вниз ступеньки, через одну, а то и через две махом.
Выскочил из подъезда, как ракета. Чья-то собачонка с визгом кинулась от него, поджав хвост…
Когда Витька оказался в трамвае и, нашарив в кармане медяки, оставшиеся с покупки пельменей, оторвал у кассы билет, он понял, что едет на Невский, к Аничкову мосту, смотреть, есть там следы от осколков или нет. И ведь не сам решил поехать — волна негодования понесла. Теперь волна откатилась, сделав свое дело, забросив Витьку в полупустой грохочущий вагон «девятки». И билет уже в руках — не пропадать же даром трем копейкам.
На Невском непривычно пустынно. Выходной, все магазины закрыты. Октябрьское прохладное солнце переманило прохожих на одну сторону проспекта, другая — в тени — почти безлюдная.
Вот и Аничков мост. Вода в Фонтанке темная, гладкая, ленивая. Четыре скульптуры на месте. Такие они привычные, что другой раз проходишь мимо и не замечаешь. Сильный человек укрощает коня. Сперва — конь на дыбы, а человек лежит. Под конец — конь покорный, сдался человеку.
Витька внимательно осматривает гранит, на котором установлены знаменитые фигуры. В самом деле, на том камне, что ближе всего к Дворцу пионеров, следы от осколков. Видно, недалеко взорвался снаряд, и по граниту так и брызнуло осколками. Витька тронул рукой холодный раненый камень. И сразу вспомнил мамино плечо — у нее там тоже вмятина от осколка. Ей было чуть меньше лет, чем сейчас Витьке, когда ее ранило. Мама пережила блокаду. Может, прямо вот здесь и ранило? Тем же снарядом? Хотя вряд ли…
Вот бы написать этой Ленке Измайловой про маму, про блокаду. Небось только понаслышке и знает про это, а Витька — сын как никак! Ему сразу вспомнились мамины рассказы про войну…
Но тут Витьку оттеснили иностранцы. Целая толпа, кто в чем, в длинных балахонах, в брюках, в темных очках, с аппаратами, сумками, патлатые, шумные, галдят по-своему, наперебой фотографируют, хохочут. А чего, спрашивается, смешного?
Витька пошел дальше. Напротив Гостиного двора оказалась почта. Витька поднялся наверх. В окошечке, где принимают телеграммы, купил обычную почтовую открытку. Без всякого красочного вида. Тут же, возле окошечка, надписал адрес Лены Измайловой, а на обороте одну только фразу: «Следы от осколков есть».
Своей подписи тоже не поставил.
И опустил открытку в почтовый ящик.
Приближались ноябрьские праздники.
Под конец четверти Витьку спрашивали почти на каждом уроке, и он приносил домой обычные свои «четверки» и «тройки». Ольга Ивановна относилась к этим оценкам с пониманием, не требовала от сына лезть из кожи ради «пятерок», но случавшиеся «двойки» — а они, не секрет, бывали — повергали ее в настоящее горе. Уж лучше бы она ругала Витьку, лучше бы ремнем, чем так: сядет на табуретку и плачет, сморкается, подолом фартука слезы вытирает. Никаких сил не было видеть это. В такие дни Витька ожесточался на самого себя и сидел за учебниками, зубрил, решал задачки, отказываясь даже от телика.