— У нас остается один выход, — сказал я, и Юра при слове «выход» поднял голову. Его неспокойные глаза на миг остановились на мне.
— Ты хочешь сказать — двойники? — спросил он, тем самым доказав, что еще не потерял ясность ума.
— Двойники нового типа, — ответил я. — Они будут обладать и нашей наследственной памятью. Мы возьмем ДНК у себя и только немного изменим ее, чтобы получить пластбелок. Так образуем стержни настройки. Двойники получат наши генетические цепочки, все наше «я», все достоинства наших организмов. Мы лишим их только наших недостатков. Мозг двойников будет иметь места для подключения дополнительных блоков, он не будет лимитирован ни в объеме, ни в возможностях развития. Мы перепишем на него нашу память. А потом…
— Ты сказал «потом»…
— Они, вероятно, сами продолжат изменение своих организмов, подбирая наилучшую оболочку…
Я помолчал и ответил на немой вопрос Юры, тем самым ответив и на свои сомнения:
— Наше «я» в них будет все уменьшаться в сравнении с их собственным опытом. Но оно сохранится.
Наши взгляды встретились, и в его глазах я прочел то, что он через миг выразил словами:
— А с Майей ты уже говорил об этом?
Электронные часы помигивали цифрами, бесшумно подсчитывали наши надежды…
Я прибыл в 1-й научный центр, чтобы заказать ряд исследований. Меня провели в здание Совета к председателю Унару.
Напротив моего ученика стоял высоченный краснощекий юноша, чуть сгибаясь под тяжестью мощных плеч, и его глаза бегали, словно пытались спрятаться куда-то. Увидев меня, он сделал скользящее движение в сторону, но Унар закричал:
— Нет, пусть и учитель услышит о твоем позоре!
Я удивленно посмотрел на них, и Унар решил тотчас же все объяснить.
— Воры! У нас вор! — простонал он, и юноша сжался в комок, пытаясь стать как можно меньше, уничтоженный этой фразой.
А мне показалось, что память опять подшучивает надо мной или что Унар произнес не то слово, которое мне послышалось.
— Он! — Длинный палец Унара был нацелен в грудь юноши.
— Я же сначала просил у тебя, а ты не давал… — попытался обороняться юноша, но только ухудшил свое положение.
Унар в ужасе схватился руками за голову и заговорил, обращаясь ко мне, как будто юноши уже не было ни свете:
— Так, может быть, это я толкнул его на кражу? И я посоветовал ему удирать до тех пор, пока наши мальчики не схватили его и не швырнули на это самое место?! — Унар резко повернулся к преступнику: — Придется отправить тебя отсюда…
С юноши можно было писать картину «Униженный гигант». Куда-то исчез его огромный рост и могучие плечи.
Перед вами стоял нашкодивший щенок и пытался вильнуть ослабевшим хвостиком. Он был настолько жалок, что Унар мысленно выругался — это было видно по его губам — и изрек:
— Ладно. Ты будешь работать весь месяц на опыт Сула и ни о чем у него не спросишь. Ты будешь выполнять то, что он скажет, и все. У тебя не будет собственного мнения. Только потом продолжишь свою работу.
Юноша обреченно опустил голову, но не возражал. У него опять появились рост и плечи. Это, наверное, внушало подозрение, потому что Унар поспешно поставил еще одно условие:
— И если Сул сжалится и отпустит тебя досрочно, ты все равно останешься. А теперь иди.
Широченная спина была несчастной. Когда она исчезла, у меня неприятно засосало под ложечкой.
— А нельзя ли было мягче? — спросил я.
Унар замотал головой и улыбнулся, чуть-чуть растянув губы, — на большее он, как видно, не был способен:
— Он утащил всех экспериментальных животных для своего опыта и тем самым сорвал опыт Сула. Он поселил их в своем доме, но просчитался. Он так спешил с опытом, что не спал четверо суток и опьянел от запаха свамираствора. Тогда и проболтался, сам того не подозревая.
— Я к тебе по делу, — предупредил я. — Вам всем здесь придется здорово попотеть.
— Уже знаю — наследственные стержни, — сказал Унар. — Мы все сделаем, учитель.
— Перестройка не должна нарушить цепочки. Чтобы в двойниках сохранилась память. Чтобы ни одно звено не потерялось. Ни отец, ни дед, ни прадед… Форма цепочки тем и плоха, что может зависеть от одного звена. А от какого, мы не успели выяснить. Или успели — от всех. Понимаешь, Унар? — Я слишком часто в эти дни повторял слово «понимаешь?». Но не потому, что не был уверен в людях, — я не верил себе. — И еще одна просьба, — сказал я, но в это время засветился экран видеофона и сердитый молодой человек что-то потребовал от Унара. Я дождался, пока он исчезнет, и продолжал: — Проследи за работой стержней хотя бы первое время, когда я уйду в опыт и еще не овладею контролем.
— Ладно, учитель, — улыбнулся Унар. — А здорово я проучил его, правда?
Я отшатнулся, сначала не понял, вдруг вспомнил: жизнь идет своим чередом, что бы со мной ни случилось.
— Мы ведь еще увидимся, когда ты воплотишься… — уверенно сказал Унар, но чего-то он все же не договаривал.
Слышалось далекое жужжание, как будто в стекло билась большая муха, одна из тех, которые хранились в энтомологических музеях. Память продолжала «шутить», предлагая воспоминания и сравнения из давно прошедшего времени.
— Признаться, я завидую тебе, учитель. Один такой опыт — и любая жизнь оправдана.
Черты лица Унара расплылись, смягчились, потом опять стали чеканными.
Пахло озоном и степью. И мне впервые за эти дни стало легче.
— Я не хочу тебя видеть, — сказала Майя, не поворачивая головы.
Невозможно было предугадать смену ее настроений. Это зависело от того, что в данное время выбрасывала наверх ее память.
— Со мной пришли друзья, — проговорил я, и жены Юры и покойного Степ Степаныча одновременно подошли к ней.
— Сначала извинись передо мной! — приказала она и рассеянным жестом «ни для чего» тронула себя за мочку уха.
Я покорно извинился, не зная. за что.
— Включи стимулятор, — прошептал Юра. Я указал ему взглядом в угол комнаты, и он включил лучевой стимулятор.
— Что-то случилось? — спросила Майя.
Она переводила взгляд с одного на другого, и ее глаза становились все более ясными. Сделала усилие над собой и стала прежней Майей: мне показалось даже, что ее губы дрогнули в улыбке. Но сейчас я страшился и ее безумия, и ясности ее мысли. Я всегда предпочитал не оттягивать момент, когда надо будет все равно сказать о самом важном, а начинать с него. Тогда люди видели, что я им доверяю, и доверяли мне. Но сейчас я не знал, с чего начать.
— Послушайте, — сказал я. — Мы с Юрой составили план спасения… Чтобы понять его, вспомним первый закон гармонии: единство формы и содержания. Мы должны привыкнуть к мысли, что наши организмы безнадежно устарели в сравнении с нашим разумом и целями нашей жизни. Тогда не будет казаться страшным и то, что мы должны совершить…
Мои слова долго падали впустую. Но вот их тяжелый смысл начал доходить до слушателей. Я заметил, как побелели губы у жены погибшего друга, как женщины избегают смотреть одна на другую.
— Мы обязаны продолжать опыт, — напомнил я. — Это поручил нам Совет Земли.
Майя горько засмеялась:
— Мы уже давно и сполна уплатили свой долг людям. Пусть опыт продолжат другие. А мы отдохнем… — И совсем жалобно она произнесла: — Сколько можно продолжать борьбу? Лучше уж…
И тогда засмеялся я:
— Послушай, я расскажу тебе притчу о человеке, захотевшем сполна отдать свой долг людям и стать свободным от обязанностей. Он был сильным и смелым до дерзости. Он был умен и талантлив. И больше всего на свете любил свободу. Но, как все мы, он часто слышал слова о долге, и ему казалось, что они опутали его, как звенья цепи. Он решил разорвать цепь.
«Я расплачусь со всеми долгами и стану свободным!» — поклялся он.
Этот человек пролагал новые пути в джунглях, опускался на дно глубочайших океанских впадин в батискафе, летел в ракете, обводнял марсианские пустыни. Он платил добрыми делами учителям и друзьям за все, что они сделали для него. Он отдавал долги даже случайным прохожим, ласково улыбавшимся ему в грустные минуты.