Вероятно, ни один другой писатель-фантаст не возбудил стольких споров, полярных оценок, недоумений и восторгов. Критики сравнивали его с Конрадом, По или Брэдбери, хотя при тщательном анализе оказалось, что роднит Болларда с этими писателями- единственное: он тоже как художник не похож ни на кого на свете. (Действительно, разве можно писать «под Брэдбери»?.)
Юные английские бунтари превратили имя Болларда в фетиш, и вся короткая и бурная история движения представлялась неразрывно связанной с его творчеством (хотя сам писатель категорически протестовал против каких бы то ни было попыток приписать ему амплуа духовного лидера «Новой волны»). Сейчас же, когда «Волна» пошла на убыль, обнаруживается одна любопытная деталь. Оказывается, радикализм молодых затронул Болларда только наполовину, приведя к появлению спорных, отнюдь не лучших его произведений. Другая «половина» — философские романы и новеллы, написанные до и после «Волны», — по-прежнему вызывает живой и пристальный интерес.
Проза Болларда по достоинству заняла свое место в «золотом фонде» современной фантастической литературы; что до «Волны», то она, вероятно, сыграла роль катализатора, который не столько подтолкнул творчество писателя, сколько привлек к нему внимание. По крайней мере, когда сам Боллард разочаровался в своих экспериментах, не нашлось никого, кто поддержал бы их или же с успехом им подражал.
Главное в произведениях Болларда — опять-таки, не сюжет, а образы, тревожные, пугающие и манящие одновременно. Они чаще всего воплощены в завораживающем своей фантастической реальностью пейзаже (будь то ландшафты далекой планеты или пригороды Лондона), в описании которого писателю мало равных. Причем Боллард обладает редким даром — он умеет заставить эти ландшафты заговорить; пожалуй, они зачастую говорят в его произведениях больше, чем герои… Помните рассказ «Конец», переведенный на русский язык? Можно сколько угодно распинаться на темы экологической катастрофы, а Болларду достаточно было только описать жуткий пейзаж: земная поверхность с сухими водоемами — ни рек, ни озер, даже океан высох…
Писатель считает, что существует несколько уровней восприятия действительности: один — это уровень «событий общественной жизни, уровень мыса Кеннеди и Вьетнама», другой — «уровень персонального окружения, объем пространства на расстоянии вытянутой руки, помещения, в котором мы живем», третий — уровень «внутреннего мира индивидуума». «Когда все эти поверхности пересекаются, — пишет Боллард, — являются образы…» В его произведениях все перемешано и увязано воедино: вселенная, история, сутолока окружающей повседневности и порождения внутреннего мира — мысли, чувства, сны и тревоги.
Тонкая связь явлений окружающей среды с явлениями, происходящими в психике, отражение и преломление «внешнего» ландшафта во «внутреннем» заметны уже в его ранних романах. Эти романы-«катастрофы», в которых Боллард выступает наследником истинно британской традиции (А. Конан-Дойль, Г. Уэллс, Д. Стюарт, Д. Уиндэм и Д. Кристофер), в то же время интересны как предвестники новой темы. Она вскорости замелькает на страницах газет и журналов, а чуть позже — в официальных протоколах и проектах международных соглашений. Тема экологической катастрофы, взаимоотношений человека с природой.
В своей тетралогии-апокалипсисе Боллард последовательно «уничтожает» четыре первоэлемента бытия, основы мира; как их видели древнегреческие философы, — воздух, огонь, воду и землю… Ураганы невиданной силы, опустошая Землю, превращают ее в пустыню («Ветер ниоткуда», 1962); солнечные катаклизмы, уничтожившие земную атмосферу, — в зловонное болото, в котором человек вынужден приспосабливаться к положению амфибии («Затонувший мир», 1963)… Загрязнение окружающей среды приводит к необратимым изменениям в аквасфере: обезвоженная земля представляет собой фантастические, ирреальные пейзажи, по которым — сквозь пыль, зной, соль, копоть и миражи — бредут куда-то герои («Сожженный мир», 1964)… Наконец, в романе «Кристаллический мир» (1966), который критики сравнивают с «Сердцем Тьмы» Джозефа Конрада, планета подвергается таинственному недугу, пришедшему из космоса. В результате космического катаклизма — столкновения двух галактик из материи и антиматерии — Вселенная начинает «застывать» во времени, и на Земле вся органическая жизнь быстро и неотвратимо кристаллизуется…
Романы эти противоречивы, в них иногда ощутимо влияние сюрреализма, а порою автором овладевает какая-то фатальная завороженность нарисованными им самим картинами разрушения и распада. Зато короткие рассказы, необычайно емкие и глубокие, безоговорочно поставили имя Болларда в один ряд с другим новеллистом, казалось бы, таким несхожим, — Рэем Брэдбери. Как и Брэдбери, Боллард владеет магией создания настроения (чаще всего это поэтическая ностальгия) и способен заставить «заиграть» любой сюжет, каким бы алогичным он ни казался на первый взгляд. Обычно рассказы Болларда связаны с символическим образом в самых разнообразных его преломлениях.
Например, рассказы о времени… О мире, в котором из-за остановки суточного вращения Земли время остановилось («День навсегда»); о человеке, решившем дожить до тех времен, когда расширение нашей Вселенной сменится последующим сжатием, — для героя рассказа миллиарды лет сузились в один шаг («Земли, что ждут нас»). О странном мистере Ф., прожившем жизнь «поперек времени», от момента собственных похорон до момента рождения («Мистер Ф. — это мистер Ф.»). И еще вспоминается, конечно, переведенный на русский язык рассказ «Хронополис» — о мире-тюрьме, где запрещены вообще все часы…
Или же — рассказы о городе. О городе, покрывшем всю Землю и не оставившем ни неба, ни клочка почвы; в этом городе замкнулось не только пространство, но и время: сев в поезд и двигаясь строго в одном направлении, главный герой, пожелавший найти границу города, прибыл в итоге в ту же пространственную точку и в тот же момент времени, которые соответствовали «старту» («Концентрационный город»)… О более прозаическом, современном западном городе, задыхающемся под властью электронного Молоха — всепроникающей рекламы, воздействующей на подсознание потребителей («Подсознательный человек», в русском переводе — «Вы будете покупать, доктор»)…
Сравнение отдельных рассказов Болларда с микророманами — не преувеличение. Вот, к примеру, один из самых впечатляющих — «Последний мир мистера Годдарда». В нем рассказывается об одиноком старике, контролере универмага. Единственная радость в его жизни — сидеть по вечерам возле огромного ящика, в котором искусно выполнен макет городка, где живет и работает герой. Рассказ фантастический — в «городке-макете» живут знакомые мистеру Годдарду люди, именно живут… Автора меньше всего волнует вопрос о научном обосновании фантастической ситуации; зато вот образ — старик, склонившийся над собственным миром в миниатюре, подобно королям с картины Чюрлениса — эмоционально захватывает сразу же.
Мистер Годдард подглядывает за обитателями «города», вникает в их проблемы и уже в реальной жизни го мере сил старается проявить участие, помочь. Но забота самозванного «бога» наталкивается на неочевидную, хотя и объяснимую реакцию горожан: сначала подозрительность, затем холодность, а под конец раздражение и открытый бунт. Крошечные обитатели «городка в табакерке» замысливают и осуществляют побег из своей фактической тюрьмы… Мистер Годдард не злодей и не властолюбец, он действительно «хотел как лучше». Но и протест человека против взирающих на него с высоты «богов», протест естественный (даже подсознательный, инстинктивный) выписан Боллардом ярко и убедительно. Против всяких богов. Плохих ли, хороших — безразлично…
В этой новелле каждый прочтет свое. Грустную повесть об одиноком старике, не нашедшем места в реальной жизни и пытающемся компенсировать внутреннюю пустоту заботой обо всех сразу. Или притчу о маленьком человеке, которому «трудно быть богом». Аллюзию на современные антигуманные концепции западных социологов и психологов вроде скиннеровской теории «направленной модификации поведения». А может быть, гимн способности человека променять «отеческую заботу» высших существ на трудную, горькую, но от этого не менее прекрасную свободу выбора. И то, и другое, и третье… — все это в коротком рассказе размером в авторский лист.