Но я отвлекся. Еще раз повторюсь, в нашей ситуации нам было не до романов, хотя душа и продолжала жить своей собственной автономной жизнью, и где-то в ее уголках поселилась та далекая медсестра.
Но время шло. Мы понемногу осваивались. Конечно, была в голове мысль о возможности вернуться назад в двадцать первый век, но идея о повторном купании даже не приходила в голову. Это уже фантазии авторов фильма, написавших свой сюжет в соответствии с традициями жанра, которые предполагают обязательное существование чего-то вроде машины времени. Чтобы кататься на такой машине, как на тачке, туда-сюда, в обе стороны. Но, увы! В реальной жизни все может обстоять совершенно иначе. Нам оставалось только надеяться на новый невероятный случай, который выбросил бы нас назад.
Затем была та самая вылазка в тыл врага, которая завершилась пленом. Она, кстати, была не первой. Из других мы худо-бедно, но все же возвращались. А на этой попались.
По-настоящему в фильме эта вылазка вообще не отражена. В реальности, она как наша «машина времени», сработала только в одну сторону. То есть не было романтических подкопов и лохов-охранников. Не было дешевой бравады на допросе, беседы на понтах с немецким офицером. Не было эпизода с выпивкой, содранного из шолоховской «Судьбы человека».
Ситуация в немецком плену была куда более прозаичной и не менее страшной, чем под пулями в окопах. И здесь нас спасла татуировка у Черепа (для тех, кто не видел фильм, поясню: «Череп» — это кликуха одного из наших «путешественников во времени». У него на плече была татуировка в виде стилизованной свастики).
Череп быстро сообразил, что на этом можно сыграть, объявив немецкому офицеру о своих тайных симпатиях к фашизму. Он даже процитировал «Майн Кампф». Успел же где-то начитаться этой лабуды!
Сделано это было от имени всех нас, и, как ни противно было молчать, но мы стояли, прикусив языки, понимая, что это может спасти нас от концлагеря, а, может, даже и расстрела. Немец, конечно, сразу потеплел к нам, и на следующий день нас уже везли на машине в неизвестном направлении.
У всех нас одновременно екнуло сердце, когда, подъезжая к одному из двухэтажных зданий в поселке, мы увидели над его центральным входом российский трехцветный флаг.
В первый момент даже подумалось, что война — это чья-то инсценировка, что ни в какое прошлое мы не попадали, что мы стали участниками какого-то экстравагантного шоу, что сейчас немецкий офицер повернется к нам с улыбкой и на чистом русском языке скажет: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера». Но немец ехал, не шелохнувшись. Он смотрел на российский триколор, как на что-то вполне естественное
Однако что за странное шоу? — засомневался я. Перед глазами все еще стояли не киношные, а реальные сцены войны, погибшие солдаты, могилы, в которые мы сами закапывали убитых. Спустя несколько секунд мне вспомнилась история нашего государства и то, что под этим флагом воевала так называемая «русская освободительная армия» генерала Власова, перешедшего на сторону немцев. После этого все встало на свои места.
Но, как оказалось, из нашей четверки не все знали историю своей страны. Череп и Спирт радостно захлопали глазами, оглянувшись на нас с идиотскими улыбками. Я попытался незаметно осадить их, но это не помогло. Череп даже хлопнул немецкого офицера по плечу, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы я сильным коротким ударом в бок не остановил его. У Черепа перехватило дыхание, а Спирт, который видел, как я саданул Черепа, с изумлением уставился на меня. Благо, что немец не видел моего удара, Череп находился как раз между нами.
«Ему плохо стало» — быстро сказал я. Немец ухмыльнулся и что-то прокомментировал.
Услышав немецкую речь, приходящий в себя Череп в недоумении завис.
«Идиот! Власовцы это!» — шепнул я ему.
«Кто-кто?» — спросил Спирт, который слышал мой шепот.
«Власов, генерал, — уже громче процедил я, — за немцев воевал».
«Я-я! Да-да! — раздался возглас немца, который кое-как говорил по-русски и поэтому постоянно мешал русскую и немецкую речь. — Генераль Власов! Но здесь не есть сам Власов. Его штаб другой деревня».