Томаш Мерошевски сел на стул напротив радиоприемника и еще раз, под звуки последних тактов «Революционного этюда», стиснул правую руку Давида.
Он гордился и сыном, и собой, и историческим моментом, свидетелями которого они являются благодаря тому, что он сконструировал радиоаппарат и спроектировал антенну.
Даже если в этом трепетном пожатии и было что-то детское, профессор с этим мирился и охотно шел на это.
Жизнь вывихнула сустав, отделилась от реальности и продолжалась где-то там, в пространстве мечты и воображения, а там он даже в детстве бывал не часто. Будь иначе, нельзя было бы жить от боли и ужаса.
Отец и сын участвовали сейчас в событии, волнующем огромный мир.
Голос из радиоприемника объявил о начале матча в Страсбурге. Польской команде выпала честь, или несчастье, помериться силами в решающем бою – ведь проигравший выбывает из дальнейшей борьбы, – с внушающей ужас сборной Бразилии. А Бразилия подверглась унижению, нанесенному всей Латинской Америке президентом Международной футбольной федерации Жюлем Риме, который, вопреки ранее установленному правилу, принял решение провести чемпионат мира второй раз подряд в Европе. А бразильцы вместо того чтобы, – подобно первым чемпионам мира, – самой мощной в мире футбольной сборной Уругвая и сборной соседней Аргентины, – бойкотировать чемпионат, приехали с намерением защитить честь и достоинство своего континента.
Так сказал комментатор непререкаемым тоном верховного жреца, который, по крайней мере до сих пор, произносил только неопровержимые истины.
Отец стал серьезным и нахмурился.
Ему не понравилась такая осторожность и пессимизм. Он и думать не мог о поражении поляков. Точнее, при поражении не мог представить себе, что будет с ним и с Давидом.
Они отправились в путешествие, и он обещал сыну радиотрансляцию всех польских матчей на чемпионате мира. Добрались до места, к которому нет дороги, и все это только для того, или главным образом из-за того, что отец представлял себе, как именно здесь он узнает о победе Польши над Бразилией и о том, что она продолжит борьбу за честь стать чемпионом мира. И будь это так, то за две недели их славного наполеоновского похода и национального триумфа, несравнимого ни с чем в трагической и непредсказуемой истории польского народа, футбольная сборная облегчит отцу то, что он должен сделать со своим сыном.
Его идея была наивной, но из наивных идей обычно вырастают жизненно важные и окончательные решения. Люди так расстаются, а потом даже забывают друг друга. И все хорошо кончается. Томаш Мерошевски решил расстаться с сыном, но
так, чтобы его позже не мучила совесть. Несмотря на всю наивность, это был грандиозный план. Достойный чемпионата мира. Грандиознейший план в истории человечества.
Мальчик заволновался.
Бразильцы, думал он, борются против страшной несправедливости. А Польша борется против Бразилии. Справедлива ли польская борьба, спрашивал он себя. Но ответа на заданные таким образом вопросы нет и не может быть.
Мальчик знал это, но молчал, потому что ему казалось постыдным разговаривать о чем-то, что содержит вопросы, на которые не существует ответов. Стыдно говорить о чем-то, о чем ничего нельзя рассказать, так как ни на один из заданных и незаданных вопросов нет ответа. Стыдно говорить о том, что в борьбе между Польшей и Бразилией справедливо, а что нет, стыдно так же, как стыдно говорить о говне и о ссаках.
– Польша оказалась в страшном месте и в страшный момент! – кричал комментатор.
Все остальные будут играть обычные, не столь важные матчи, в которых не идет речь о достоинстве, о справедливости, об истории и о чести континентов. Все остальные будут играть в футбол, в то время как Польша будет сражаться за справедливость или против справедливости. Другие будут просто заняты спортом, а ей придется как на исповеди перед нашим добрым Господом Богом и футбольными болельщиками всей Латинской Америки рассказать о себе и своих намерениях…
От тяжести момента у Давида помутилось в голове. Это была, как говорила Роза, большая человеческая драма. Ему от этой драмы было тошно, но в то же время он ею наслаждался. Это было чувство взрослого человека. Наслаждаться своим мучением и беспокойством.
Он обо всем теперь думал по-другому, и ему казалось, что он вдруг разом понял и Шекспира, и Стефана Цвейга, и Иисуса Христа, и Наполеона, и всех тех солдат, настоящих, живых и оловянных, борцов за добро и борцов за зло, которые, не зная даже, за что борются, ибо судить о причинах и мотивах их борьбы будет история, падали мертвыми и ранеными на полях и равнинах Европы и на персидском ковре их краковской гостиной, где Ружа под руководством Давида расставляла армии и готовила к битве поле боя, а потом, перед самым ее началом, тихо отступала на кухню замесить тесто для кнедлей со сливами.