Как и всегда, когда он принимал решение о чем-то важном, Давид подумал – как это хорошо, что он такой, какой есть.
Его болезнь и уродливость тела – это Божье благословение и подтверждение особой задачи и миссии, которые на него возложены: он должен решить, чье право выше – бразильское или польское – и кому будет дано сегодня победить.
Польша, решил мальчик.
Потому что с какой стати бразильцам защищать свою честь перед поляками? Каким таким образом поляки их обесчестили?
Ведь могло бы случиться так, что Польша и не оказалась бы в Европе. Достаточно было по-другому нарисовать географические карты или по-другому распределить и закрасить синие и зелено-коричневые поверхности на глобусе.
Польша могла бы, как и Бразилия, оказаться в Южной Америке, и тогда Жюль Риме обесчестил бы ее. Этого человека он не знал, никогда не видел его фотографии, но представлял себе похожим на того злого старика из романа про Оливера Твиста, который заставлял детей просить милостыню.
Однажды кто-то случайно именно так нарисовал карты, думал Давид, а потом именно так раскрасил глобус темперой, и Польша оказалась в Европе. Бразильцам следовало бы знать это, и с их стороны непорядочно думать, что Польша находится в Европе по своей воле и тем самым оскорбляет их честь.
Как старый священник, который всю свою жизнь без веры читает одну и ту же литанию, комментатор перечислял игроков: «Бразилия: Бататайс, Машадо, Эркулес, Лопес, Леонидас, Мартим, Перасио, Ромеу, Зезе Прокопио, Домингос да Гия, Афонсиньо. Польша: Мадейски, Пец, Шерфке, Вилимовски, Водаж, Щепаняк, Дытко, Пентек, Гура, Ныц, Галецки».
Имена бразильцев звучали как имена героев античных мифов, которые ему, прежде чем он сам выучил все буквы, читала перед сном Ружа из какой-то старой и толстой отцовской книги. Обычные люди, поляки, среди которых мог оказаться и Мерошевски, ведь у всех остальных были довольно похожие фамилии, играли в футбол против полубогов и героев, о которых никогда до самого конца рассказа не знаешь, что они сделают и каким образом перехитрят, обыграют и одолеют более сильного врага.
– Страшно… – начал было он, но не нашел, как продолжить фразу и как выразить, что же именно страшно.
Отец улыбнулся и похлопал его по плечу, стараясь не прикоснуться к горбу.
Он как будто боялся его или не считал частью Давидова тела. Иногда, случайно дотронувшись до горба, деревянного и твердого, или перенося мальчика на руках и почувствовав, как горб давит и жмет над ложным ребром и дальше, под сердцем, профессор начинал думать, что сделал с сыном нечто постыдное, нечто, что невозможно произнести, болезненное и ненормальное даже в мыслях.
Если бы Давид весь, целиком, превратился в горб, его было бы легко отринуть, подумал он тогда.
– Ничего страшного! – сказал он, даже не зная, что именно могло быть страшным.
– Страшно! – повторил Давид, на этот раз убежденно.
Из динамика слышался глухой шум, постепенно он нарастал, становился все громче, потом удалился и медленно затихал. Звук набегал волнами в неправильном и непредсказуемом ритме, однако казалось, что все-таки какой-то порядок во всем этом есть.
Давид подумал, что, может быть, это помехи, шум радиоволн, которые, распространяясь по небу, перемешиваются, встречаются и сталкиваются с Божьей волей и Божьим промыслом, с траекториями ангелов и небесных тел, как он представлял их себе, когда отец как-то раз, давно, объяснял ему, что такое радиоволны и как функционирует радиоаппарат.
А потом шум перерос в пение какого-то большого и неслаженного хора, и Давид понял, что это не радиоволны, а бесчисленное множество людей, тысячи и миллионы людей, которые находятся там же, где и комментатор. На стадионе в Страсбурге. Ждут начала футбольного матча.
Что же это за стадион такой, если там помещаются тысячи людей?
Один раз, прошлой осенью, отец водил его на матч между командами «ТС Висла» и «ФЦ Катовице».
Тогда весь стадион болел против немцев, потому что за «ФЦ Катовице» играли одни немцы, которые хотели, чтобы Силезия присоединилась к Германии, и которые, по крайней мере так говорили, приветствовали друг друга, поднимая правую руку так же, как Гитлер приветствует своих офицеров, поэтому они с отцом тоже кричали и громко болели за «ТС Висла», и казалось, что на стадионе собралось пол-Кракова. Давида тогда эти крики оглушили, но все равно это не звучало так, как звучит сейчас из радиоприемника шум тысяч и миллионов болельщиков, ожидающих начала этого «легендарного поединка» (слова комментатора Давиду хотелось обязательно запомнить, а потом в подходящий момент употребить) в Страсбурге, «городе на границе». Просто так сказал – на границе, – а прозвучало зловеще.