– Борис!
– Успокойся, любимая, – прошептал Борис, – мы снова вместе.
Слободан Шнайдер
Справочник по реальной зоологии
(фрагмент книги «феноменология мелкого»)
Улитка
«Итак, пока остановимся на этом, и я еще раз хотел бы от всего сердца поблагодарить вас за то терпение, с которым вы сегодня выслушали меня!» – закончил свое выступление Анте Старчевич в атмосфере радостного одобрения. Взгляд Старика блуждал по залу, как будто он хотел запомнить лицо каждого из присутствующих, а рука стенографистки сделала здесь приписку: «В этот момент начался ливень».
Стояло то самое время, когда покрытые виноградниками холмы вокруг Загреба начинают кишеть улитками.
Сразу после зимнего сна виноградная улитка спешит насладиться ласковой травой. В пропитанные влагой майские и июньские дни эти сладострастники начинают свои любовные игры: повсюду медленно кружатся друг вокруг друга пары влюбленных улиток, и если попытаться представить себе музыку, которая могла бы сопровождать их танец, то это был бы только Равель. Потом любовники соединяются подошвами (но депутаты в этот момент уже покинули парламент), которые начинают волнообразно, по словам Брема, сокращаться в любовном экстазе. Рожки тоже не остаются безучастными, они, прижимаясь, так переплетаются, что их прикосновение в двух работах уже сравнивалось с поцелуями голубей. Но все это просто бледнеет перед тем фактом, что свое наслаждение улитки стремятся усилить за счет использования особого инструмента. А именно: и он, и она обладают «стрелой любви» – похожим на шип известковым наростом, который они вонзают друг другу в тело. Альфред Брем эту сцену наблюдал неоднократно. Остальные авторы, описывавшие аналогичные моменты высшего сладострастия, правда, на другом материале, например, Габриеле д’Аннунцио, не смогли подняться до такого уровня. Он остановился на сравнениях и метафорах там, где Брем говорит о самой сути дела. Таким образом, любой виноградник оставляет далеко позади декадентство, которым прославился д’Аннунцио.
Семь лет назад Брем (видимо, окончательно) разорвал отношения с дирекцией Берлинского аквариума ввиду разногласий, на которых нам здесь не хотелось бы останавливаться, чтобы не вовлекать в дискуссию слишком большое число заинтересованных. Впрочем, его описания виноградной улитки относятся к периоду, предшествовавшему этому неприятному конфликту, точнее, ко времени его возвращения из второй африканской экспедиции, а приведенные им примеры в полном смысле слова германские и европейские. Это удивительно, поскольку любовная изощренность улиток имеет ориентальный характер. И тут общеизвестная медлительность улиток в этих делах оборачивается большим преимуществом.
Немцы, которых Старик не любил, употребляют нежных любовников в пищу в вареном виде, однако есть народы, которые удовлетворяются лишь несколькими каплями лимонного сока в качестве приправы. И в этом контексте общеизвестная медлительность улиток оказывается губительной для них. Считается, что на столах Австро-Венгерской монархии в периоды ее процветания ежегодно заканчивали свою жизнь приблизительно четыре миллиона улиток. Во времена наполеоновских войн за улиток сражались просто беспощадно.
Именно эти мысли пытался прогнать Старчевич, сидя в коляске, которая под струями ливня спускалась вниз по улицам Верхнего города, и обдумывая некоторые моменты только что произнесенной речи. Кое-кто из депутатов еще стоял под арками домов, ожидая, когда утихомирится небо. Старчевичу приходилось то и дело приподнимать цилиндр, и, чтобы не утруждать себя, он откинулся в глубину коляски, источавшую роскошный запах влажной кожи. Ему хотелось избавиться от одной из таких банальных мыслей, как, например, следующая: «У нас все движется со скоростью улитки. Весь мир идет вперед, всегда только вперед. Сейчас у нас 1881 год, а уже двадцать лет назад человек прошел по канату, натянутому над Ниагарским водопадом!»
Вошь
Вошь всегда появляется там, где какая-нибудь идея соприкасается с реальностью. Можно сказать, что то место, в котором идея входит в контакт с действительностью, становится вшивым. Таким образом, ход истории следует рассматривать в гигиеническом аспекте. Это же касается и войн, которые представляют собой не что иное, как ускоренную самореализацию народов.
Какой бы ни была война, трехлетней или столетней, вошь переживет любую. С точки зрения casus belli («повод к войне» (лат.)) вошь выглядит возвышенно равнодушной. Ее мало интересует, бьются ли фаланги властителей мира или пьяные орды, идет ли война за империю или за один луг, за целый континент или за навозную кучу на заднем дворе. Она существо вездесущее, демократическое, своего рода образ постоянства при всех различиях. Однако, ввиду того что и любую огромную армию, и любую мелкую банду сосет одно и то же тайное войско вшей, это насекомое одновременно свидетельствует и о том, на что способен одержимый жаждой крови коллективизм. Не забудем, господа, и блоху, этого одинокого попрыгунчика в мундире Наполеона! Блоха и вошь – вот два противостоящих принципа всемирной истории. Мировой дух верхом на коне, каким его увидел Гегель, воплощал в себе, судя по всему, и ту, и другую. Удивляет, однако, что это ускользнуло от Гегеля, вследствие чего осталась нереализованной возможность исключительно плодотворной дефиниции мирового духа как синтеза вши и блохи. Это тем более удивительно, если принять во внимание, что поблизости маячил и Иоганн Вольфганг фон Гете со своей широко известной любовью к конкретному.