Ей кажется, что с их игрой что-то не так. На одно короткое мгновение Торн даже списывает все на свой слух, в конце концов, росла бок о бок с музыкантами. Но, вглядываясь в их лица, внезапно понимает: дело не в этом.
Этот город, и Торн ощущает это всей своей сутью, в тысячу раз древнее, чем любой его житель, что уж говорить про любого чужака, приехавшего из-за океана. Этот город древний, и он живой. Это чудовище стояло с начала времен, и простоит еще столько же, и никто здесь не понимает, где оказался. Они думают, что просто нашли заброшенный Бастион, который можно заселить, заполонить и жить в свое удовольствие. Но он проглотит их, как проглотил всех до этого.
Когда Торн оглядывается вновь, ей кажется, что она видит не только холодные черные стены и мертвый старый камень. Шепотки и воспоминания свисают со стен, как перезрелые ягоды, чужие застарелые горести цветут, раскрываясь окровавленными лепестками. Ей кажется, что она может выбрать воспоминание и последовать за ним, и ей нестерпимо хочется это сделать. Всего пара шагов, прикосновение к окрашенным кровью лепесткам, и…
– Эй!
Тяжелая рука Молли вырывает ее из полутранса, и Торн устало потирает глаза. На кончиках пальцев остаются слезы напряжения, и она видит слабое мерцание.
– Ты светишься! – Молли выдыхает, отклоняясь чуть назад. Его фиолетовые волосы заплетены в толстую косу. Никаких украшений, ничего вычурного. Его почти не узнать. – Я думал, это что-то вроде очередных, ну, слухов. Про тебя всякое говорят.
– Молли, про тебя тоже говорят, но я что-то не озвучиваю подряд все, что слышу, – говорит она раздраженно. Только бы отвлечься от назойливого жжения за глазами. Но знает, что так просто это не проходит.
Однажды она играла с Майли в небольшой роще. Караван проезжал мимо ремесленного городка на отшибе, и им строго-настрого запретили приближаться к деревьям. В этой темной земле боялись любого леса, вплоть до абсурдных суеверий, что даже в трех кленах скрывается страшное чудовище с клыками наружу. Само собой, запрет значил, что в рощу нужно было немедленно сбежать.
Они играли в прятки: Торн, Майли, другие девочки, Фиэра и Тея. Торн поддавалась, но только сестре. Когда настал ее черед ловить и искать, она могла изловить их так, так быстро. Слышала едва сдерживаемое хихиканье Майли из-за кустов, слышала тяжелое дыхание запыхавшейся Теи, кое-как взобравшейся на дерево. Слышала, как прижимается к коре Фиэра.
Она не стала ловить их сразу. Суть игры – в процессе, не в результате. Приближалась, давала понять, что она рядом, но позволяла уходить. Ей было так весело, так хорошо, когда она могла видеть и слышать. И она думала, что им весело, что им всем весело, но, когда она выпрыгнула из-за дерева на Тею, веселая, с широкой улыбкой и сияющим взглядом, она увидела только страх. А потом Тея закричала и убежала.
«У нее страшные большие клыки, – говорила она испуганной матери, – Торн хотела меня съесть!»
Хоть кто-то заступился за нее?
Когда взрослые спросили Фиэру, правда ли это, она растерялась. «Она пыталась загнать меня в реку! – сказала она. – Она светилась, и была страшная, и хотела, чтобы я упала!»
Торн помнила, как смотрела на Майли. Майли, которую всегда защищала, Майли, о которой всегда заботилась. «Ну она и правда светится иногда», – сказала тогда Майли и стала грызть яблоко.
И тогда взрослые пошли к Хорре. У Торн не было матери, но Хорра заменяла ее во всем, отвечала за ненужную полукровку, разгребала все проблемы, которые из-за нее возникали. Они говорили о чем-то так невозможно долго, и Торн не знала, куда ей себя деть. Ей казалось, что она должна чувствовать себя виноватой, но у нее не получалось, и она не понимала, как заставить себя.
А потом Хорра выпроводила тех взрослых, холодно позвала Торн к себе и усадила на кровать. «Тея говорит, что ты хотела причинить ей вред».
Торн помнила дословно, что сказала тогда. «Это неправда, потому что, если бы я хотела, они бы от меня не убежали».
И она помнила, что Хорра сказала ей в ответ. Слово в слово, до последнего нюанса ее холодной интонации.
«Ну, а они говорят, что ты хотела им навредить».
Ни капли веры. Ни единой попытки разобраться. Она, Торн, была виновата просто «потому что», безусловно, всегда.