– Ничего. Не потому что плохо искали, а потому что следов попросту нет.
Хорра смотрит на нее так, будто Торн ее разочаровала. Они все так смотрят.
Потому что, вкрадчиво говорит внутренний голос, зачем им держать выродка, если от него нет никакой пользы? Они бы отдали Торн вместо этих детей, и приплатили бы.
– Совсем?
Разочарование, говорит голос Хорры. Все, что ты есть – разочарование.
Торн пора было принять это уродливое откровение: когда она пытается открыться и помочь, то только выставляет напоказ, какая она ломаная и бесполезная.
– Я не лгу, – она отворачивается, но все равно чувствует на себе этот взгляд. Хорра вздыхает и касается ее плеча.
– Отдохни и поспи. Может, с утра будешь посвежее и что-нибудь найдешь.
Может, хотя бы с утра будешь полезнее, хочет она сказать. Но Торн только кивает и идет к себе. Но сон не идет слишком долго, и она ловит себя на мысленном поиске других способов отвлечься. Сама не понимает, как влезает в глупую арлекинскую форму, накидывает жилетку, хватает ножи. Она всего лишь потренируется, вот и все. Устанет. Выбьет из головы не те мысли.
Она находит самое темное местечко в караване, достаточно просторное, чтобы установить свою мишень. В стороне от нее – река и тяжелый каменный мост, перед ней – яркий тренировочный круг, в руках ее клинки и несколько облегченных, все из пепельной стали. Из-за нервов управляться с ними тяжелее обычного, и один выскальзывает из пальцев в последний момент. Она едва успевает поймать.
Пальцы кровоточат сквозь разрезанную перчатку. Само пройдет.
Она метает совсем недолго, прежде чем замечает движение краем глаза. Ее рука замирает над головой, вся ее поза – неестественно-застывшая, пока она вглядывается в то, что показалось ей странным.
Прямо неподалеку от нее, под мостом, стоит другой арлекин. В грязной одежде – неудивительно, у них давно не было возможности стирать вещи – долговязый, в странной позе, он смотрит в землю и будто бы что-то бормочет.
Торн никогда не было настолько не по себе. По двум причинам.
Во-первых, ее чутье остро, неизменно. Она всегда знает, когда рядом кто-то есть, к ней почти нельзя подкрасться сзади. Так сколько времени она не замечала этого арлекина?
Во-вторых, от своего безымянного отца она унаследовала прекрасный слух, но она не слышала, что бормотал этот чужак.
Метательные ножи исчезают, сменившись привычными клинками. Бесшумно и медленно она отходит от мишеней, приближается к краю холма, пытаясь разглядеть фигуру под мостом.
Высокий, выше нее. Вещи не рваные, но будто бы старые. Абсурдная прическа, глупее рогов Молли. Грим будто бы несколько дней на лице, потрескавшийся и посеревший. Губы такие алые, что можно засмотреться.
Торн знает не всех в караване, но этот ей не нравится. Она хочет окликнуть его, но вдруг он поворачивает к ней голову и смотрит желтыми глазами. И ее словно прибивает к земле.
– Ты, – говорит арлекин, странно артикулируя; он двигает губами, будто не может решить, хочет послать ей воздушный поцелуй или улыбнуться. – Ты. Ты. Иди сюда. Сейчас. Ты.
Она смотрит на него, не в силах отвести взгляд. Не понимает, почему – это же просто арлекин под мостом, это же просто какой-то сумасшедший дурак, это же просто…
– Что ты. ВСТАЛА! – он рявкает так, что Торн едва ли не подпрыгивает на месте. – Иди. Сюда. Ко мне. Да? Да, сладкая кровь. Как конфеты. Ты же любишь конфеты? У меня здесь много конфет, – теперь он полностью развернут к ней, двигает руками в странных завлекающих жестах, будто подгребает к себе волну.
Конфеты. Под мостом. В той куче грязи, где он стоит, видимо.
– Полно конфет И САХАРНОЙ ВАТЫ, – его интонации скачут, он трясется, сутулится и выпрямляется, будто не может стоять ровно. – И всего сладкого, только иди сюда, иди сюда, МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА, иди сюда!..
Торн чувствует, что может пойти только в его сторону, но не собирается этого делать. Ее бросает в жар и холод, она с силой сжимает кулаки, пытаясь болью привести себя в порядок. Совсем забывает о том, как порезала руку.
Ее кровь падает на траву.
Желтые глаза чужака расширяются, он раскрывает клыкастый рот и вываливает язык. Длинный. Длинный язык, до ключиц, кажется, будто его сейчас вырвет. Но вместо этого арлекин хрипит – и вдруг, срывается с места, к Торн.
Ее словно огрели по голове каким-то чувством, и она впервые понимает – страх; это чувство называется «страх», и оно только что подстегнуло ее. Торн отскакивает и бежит, быстрая, как ветер. Ей не нужно оглядываться, не нужно даже ее реликтовое чутье, чтобы знать, что это гонится за ней, и оно ничуть не медленнее. Она слышит этот хрип, а затем слышит его визжащие крики: