Инатт переводит взгляд на Шаннлиса. Торн готова поклясться, что видит в его выражении боль.
– Снова. Будто мы вещи.
– Да, Торн, видимо, так же подумала, потому что подставила свою шею под Ашберрада, чтобы его вытащить.
Инатт поднимает на нее взгляд и быстро прячет переживания за лукавой улыбкой.
– Мое ты сокровище. Я перед тобой в долгу, а он – еще больше, – не показывая усилий, он пытается помочь Шаннлису встать на ноги, закидывает его руку себе на плечо. – Я передам его в верные целительные руки. А в ваши руки я передам по сладчайшему торту!
Он исчезает, и тогда Рашалид перестает притворяться. Он мрачный, злой, и Торн чувствует себя очень, очень не по себе.
– Ты мне вот скажи, а ты чего бежала-то отсюда, на самом деле? Я думал, домой, а похоже, это была такая попытка покончить с собой, которую ты упорно продолжаешь. Я тебе что только что сказал про Ашберрада? И ты все равно полезла!
Эта ругань абсурдна. Он вообще слышит, что несет?
– Ты видел состояние этого парня. Что, надо было просто смотреть? Сидеть смирно и радоваться, что я полосатая, и мне повезло, а других пусть пытают и пожирают?
Рашалид смотрит на нее ошарашенно, возмущенно. Качает головой.
– Ты хоть отдаешь себе отчет… Торн, попробуй думать, прежде чем делать, хоть иногда. Хоть половинка ума от кого-то из родителей тебе могла достаться? Или все повыбила, пока с канатов падала в своем цирке?
Как он… как он смеет вспоминать ее дом. Они держат ее в плену и напоминают ей, раз за разом.
Она светится от злости, и светится Рашалид.
Она хочет его ударить.
– Я здесь в плену, только без реальной цепи. Но я не буду молча смотреть, как пытают других. Даже если придется прикрываться именем Туиренна.
Рашалид молчит мгновение. Внезапно ей кажется, что теперь она разочаровала уже его.
Даже его.
– Ты здесь не пленница, Торн. Ты вернулась домой. Но тебе, кажется, слишком нравится сражаться против целого мира и видеть во всех монстров, чтобы это разглядеть. Оставлю тебя воевать со своими придуманными чудовищами. Развлекайся и приходи, когда захочешь поговорить по-нормальному.
Она смотрит в его удаляющуюся к прочим дуэлянтам спину и чувствует себя так, будто ее обмакнули в грязь. Но она не будет извиняться.
Она сделала правильное дело. Уже неважно, какими методами.
Поразительно, как она привыкла к жизни здесь.
Она знает, как попасть в те помещения дворца, куда ей нужно. Знает, что сладкое подстегнет естественное умение ее организма восстанавливаться. Что Инатт не любит, когда его отвлекают, но, если сильно хотеть его увидеть, он появится рядом, стоит только подойти к его помещениям. Что Рашалид постоянно кричит и ругается, не потому что он злой, а потому что ему нравится цапаться просто так. Знает, когда к ней приходит Амиша, когда розы в саду раскрываются и не пытаются ужалить ее, и когда светлячки под потолком охотно станцуют и отвлекут. Если не считать черных отметин на коже, о которых легко забыть, окружающий ее мир здесь кажется ей более естественным, более понятным, чем вся жизнь в караване. В караване она никогда на самом деле не знала, чего от нее хотят.
Ей кажется, что, если обернуться назад, на все ее загнанные девятнадцать лет, она увидит только хаос.
И ей стыдно так думать. Стыдно настолько, что она готова лезть на стену. Она должна бежать домой – она должна хотеть домой. Если не ради себя, то ради других. После того, как она бросила их с тем существом…
Но здесь ей весело. Чудовище среди чудовищ. В караване бы никто не удивился.
Она обнаруживает себя в саду роз все чаще и чаще, в поисках того клена с листьями золота. Не знает, почему ее так тянет именно к нему, видит его несколько раз издали, но никогда не может достичь. Будто не знает, как правильно захотеть.
Розы разворачиваются к ней лепестками и сегодня, тянутся не только шипами, но и бутонами. Закрытые, они напоминают ей сердца.
Забавно, когда-то она так хотела держать в руках сердце, а получила только цветок. Приз с ярмарки должен был предсказать, чего ей ждать от нового года. И, кажется, правда предсказал.
Она сама не замечает, как лезет в карман жилетки, достает оттуда золотые лепестки. Когда-то она раскрошила сухой бутон в труху, и вот – лепестки восстановились от ее крови и теперь лежали на ее ладони, яркие и такие же живые, как розы в этом саду.
– Тебя ведь тянет сюда, не так ли?
Торн не заметила чужого присутствия. Голос за спиной заставил ее вздрогнуть, и она машинально спрятала руку в карман, прежде чем обернуться.
Она не знает эту женщину. Незнакомка – первая тене в этом Дворе, кто не кажется выше Торн на целую голову. У нее золотая кожа и раскосые глаза викторианки, лицо – ожившее произведение искусства.