– Я всего лишь хочу, чтобы, когда ты будешь сходить с ума от желания угодить Ему, ты осознавала, что это желание – не твое, и ты еще можешь решать. А может, я надеюсь, что тебе хватит силы воли уйти тогда, когда это нужно.
– Не слушай ее, она мрачная!
Торн почти вздрагивает, когда Шаннлис хватает ее за руку и разворачивает к себе. Он очень оживленный, радостный даже.
– Она такая весь вечер. Идем веселиться!
Торн согласна. Она пытается выпутать свою руку из захвата Шаннлиса, но он ухватывает ее только крепче, теперь обеими. Смотрит прямо в глаза и говорит без тени улыбки:
– Нет. Не отстраняйся. Пока. Я хочу ощутить живое тепло.
– Ладно.
Она позволяет ему увлечь себя в тени. Шаннлис тянет ее сильно, настойчиво, даже оборачивается, будто стальной хватки недостаточно, чтобы поверить, что она еще никуда не делась.
– Шаннлис, моя рука неотделима от меня. Не тяни, не оторвешь.
Он оборачивается на ходу. Пауза кажется Торн вечной.
Потом он смеется.
– Это мне не нужно. Я хочу тебя целиком. Поговори со мной. Твой голос – лучшее, что я слышал сегодня.
Ей не по себе, и она выворачивается снова. Отголосок чувствительности Эрратта Туиренна заставляет ее остановиться, и она рывком тащит Шаннлиса за собой в другую сторону. Знает, что должна успеть застать нерожденные еще звезды, и в этот момент не имеют значения ни ее сомнения, ни ее старые шрамы, ни глупые маски, которые она износила.
Они успевают занять места под самым открытым участком черного неба. И вовремя – не успевают подоспеть остальные, искры, тени и ветер, как небеса озаряются десятком, сотней, тысячей огней.
Звезды летят. Чьи-то желания, обещания, души проносятся над ними, и музыка замирает. Замирает вся жизнь в темном лесу, и на одно короткое мгновение здесь, во Дворе Отголосков, становится ярко, ясно.
Светло. Словно солнца заглянули в их забытый угол, озарили каждый уголок. Глаза Торн не могут справиться с этой красотой, и ей кажется, что она слепнет от света, но это всего лишь слезы. Скользят из уголков глаз, захватывая с собой темное золото с ее век, и она судорожно хватает ртом воздух, пытаясь сдержать себя. Все, что она хочет – обернуться и увидеть Эрратта Туиренна рядом. Она знает, что присутствие за ее спиной – по ее душу, и не боится ничего.
Ничего, пока нож не входит ей в спину и чья-то белая рука не накрывает ее рот, – а затем вихрь огней уносит ее в густую тьму за деревьями.
От силы рывка она теряется, и в следующее мгновение чувствует, как ее спина с силой ударяется о ствол дерева. Вокруг темно, после яростного свечения звездопада она не может разглядеть практически ничего. Улавливает запах собственной крови и чей-то сладко-карамельный совсем рядом. Чужие руки, сильные, крупные, вжимают ее в ствол дерева с такой силой, что она не может дышать, выбивают судорожный выдох, и она чувствует кого-то рядом со своим лицом, кого-то, кто ловит ее дыхание с животной жадностью.
Чужие пальцы впиваются в ее ребра.
Когда она кружилась в танце на полуночной траве, она впервые позволила кому-то держать себя так легко. Туиренн прикасался к ней, словно она сделана из хрупкого стекла со светлой земли, и никто никогда не касался ее так. Никогда она не чувствовала себя, словно каждое касание – лунно-обжигающий поцелуй.
И никогда она не чувствовала себя так, словно ее кожу вот-вот прорвут голыми руками. Кардинально – иное, пугающее, жуткое чувство. Страх захлестывает ее с головой.
Торн ненавидит свой страх. Если бы страх можно было вскрыть и изрезать ножом, она была бы по локоть в крови, но резала бы, пока не превратила бы жалкую слабость в холодный костяк опыта и холодного расчета.
Но у нее есть только страх. И если существует такой нож, что способен его сразить, Торн не держала в руках его рукоять.
Она скалит зубы, пытается вырваться – и кричит от боли, когда чужие пальцы впиваются только сильнее. Она уверена, что на белой ткани ее одежды уже появились кровавые пятна.
Зрение приходит в норму медленно. Она моргает, видит перед собой слабые очертания чьего-то белого лица. На мгновение ее захлестывает такой ужас, что она не удерживает вскрика за сжатыми зубами; на мгновение, короткое, мимолетное, ей кажется, что она видит Рашалида. Но это не он, это не его длинные локоны на плечах. Не его длинный язык слизывает ее кровь с ножа, который всадили ей в спину мгновениями ранее.
– Такая… хрупкая, – она слышит шепот над своим ухом. Чувствует тяжелое горячее тело, разгорающееся свечение, прижимающее ее к дереву всем весом. Чувствует напряжение, которое приводит ее в ужас.