То, чего она так боялась. То, с чем столкнулась ее мать.
– Такая… красивая, тем не менее.
Она знает этот голос. Ее широко распахнутые глаза способны различить его узнаваемые черты.
Ашберрад Иннуада, жадный, голодный, втягивает носом ее запах и почти рычит.
Она должна срочно спастись.
Торн скалится, не дергается. Он держит ее за ребра одной рукой, другая держит острое лезвие кинжала из кости у ее лица. Обе ее руки свободны, и она старается как можно незаметнее коснуться собственного оружия.
Он близко, дышит ее выбившимися из прически волосами. Она видит другие тени здесь, в темноте рощи. Видит бездыханные тела, даит-аин и не только, видит кровь на расписных металлических столах. Реликты тут и там, испачканные кровью, их погруженные в транс жертвы, уже не в силах сопротивляться. Видит изломанное тело Шаннлиса в стороне, маленький комок.
Сжимает пепельную сталь до боли в костях – и всаживает Ашберраду под ребра.
…Только его рука ловит ее собственную за мгновение до того, как она успевает нанести удар. Реликты быстрее смертных, быстрее полукровок. Они лучше во всем, и она должна была помнить об этом.
Должна была помнить, где оказалась, но она нашла себе брата и забыла обо всем.
Торн вспоминает его слова и зовет его так громко, как может, но Ашберрад сжимает ее горло с такой силой, что у нее темнеет в глазах. Его кинжал падает в траву, ударяет ее по ноге.
– О, нет-нет-нет, – шипит эгидианец ей в лицо, почти касаясь кончиком носа. – Дерзкая. Но пора платить, – его рука скользит по украшениям в ее волосах, по цветам и драгоценностям, и она не может пошевелиться. – Под всеми этими камнями да розами ты все еще трагически хрупкая добыча.
Она чувствует холод на щеках. Мокрые, они мокрые – ее щеки.
От слез. Это ее слезы. Ее страх. Оцепенение.
Ашберрад скалится, она видит блеск его клыков. Ей кажется, что ее запястье треснет, так сильно он сжимает ее руку.
– Давно хотел узнать, какова Бездна на вкус, – она чувствует его горячее дыхание у своего уха, прежде чем он смещается ниже… и прокусывает ее шею.
От боли она хочет кричать, но не может издать ни звука. Забывает о боли в спине, ребрах, руках – только эти клыки имеют значение, и она не понимает, что слезы заливают ее лицо. Чужое тело вжимает ее в твердый ствол, она не может вздохнуть. Почти сразу же Ашберрад отрывается от нее, окровавленный, и стонет-ревет, не в силах отдышаться. У него обезумевшие глаза, он коснулся ее кожи и теперь выглядит так, будто нырнул в другое измерение.
– Словно… пить весь мир, – он дышит на нее ее кровью, и Торн вжимается в ствол только сильнее. Голодный зверь, сумасшедший, сорвавшийся с цепи. Пьяный.
Она пытается сорваться вновь, в этот раз – выскользнуть, но он быстрее, сильнее, впечатывает ее затылком в дерево. Она теряет равновесие, мир идет кругом.
Ашберрад скалится вновь. Торн знает, что он снова укусит ее, и знает, что, судя по тому, что в нее упирается, кровью дело не закончится.
Рашалид. Она хочет позвать Рашалида, но у нее нет голоса. Хочет позвать Туиренна, но не может издать ни звука.
Рашалид. Туиренн. Да.
На ее поясе есть еще один пепельный кинжал. Она знает, что ей не хватит скорости ударить Ашберрада, и что порез его не остановит, только разозлит. Но ей нужно не это.
Касание к пепельной стали расслаивает, заставляет ощущать все по-отдельности. Она сжимает рукоять клинка, запускает ее под рукав. Все тело болит и вибрирует.
Она умрет, если не сумеет.
Клыки Ашберрада пронзают ее насквозь и входят в кору дерева. Мерцающая, наполовину не здесь, Торн больше не видит цветов мира, не слышит половины звуков. Она в другом месте, где ветер ревет так сильно, что больно ушам. Она падает на траву, выпускает кинжал, ищет на земле второй – и чужой. Ашберрад дергается назад, но она вкладывает в движение весь вес, крутится на спине, прежде чем снова вскочить. Подсеченный, Ашберрад падает, и она всаживает его же нож ему в глаз.
Он кричит. Его нет, он – ворох бабочек и золотых лепестков, но она не будет на это смотреть. Бросается прочь, яростно сдирает перчатки, снова хватается за пепельную сталь. В последний момент Ашберрад мелькает, проносится сквозь нее и всаживается в ближайшее дерево.
Не только он. Другие видят погоню, кто-то бросает своих уже мертвых жертв, кто-то срывается с пиршества, и они кидаются вслед Торн, как собаки с лаем бросаются за быстрыми всадниками.
Ненавидит. Она ненавидит их, хочет воткнуть кинжалы им в глаза, всем и каждому.
Нет. Все. Хватит этого места, хватит всего – она бежит прочь, сквозь деревья, сквозь все, пока трава не оборачивается серым пеплом, пока небо не превращается в плетение паутины, пока она не оказывается в тоннеле из живых минералов, затем – в океане из перьев и крови, пока не теряется в том, где находится верх, а где – низ, пока не перестает понимать воздух, пока не… Она судорожно отпускает пепельную сталь, но это не помогает. Она в нигде, в полной пустоте. Потерянная, без тела, без рук. Не знает, что она такое, у нее нет тела, она – ничто, растворенное в пустоте, и частички больше ничего не сдерживает. Расползается навсегда в бесконечно расширяющемся пространстве, и истончается, равно как ее разум.