Ей не по себе от этих мыслей, и она готова благодарить тьму лесных Дворов за то, что ее красное лицо не так легко заметить.
…Или легко, потому что реликты хорошо видят в темноте?..
Его мягкий смех, кажется, звучит у Торн в костях. Когда он протягивает ей руку, приглашая с собой, она безуспешно пытается сфокусироваться на разговоре.
– То есть ты не собирался показывать мне своих несчастных жертв?..
– Торн! – это шуточное возмущение на его прекрасном лице, эта улыбка. Правду говорят, что истинная красота часто идет рука об руку с истинным же злом. Воплощенный ужас их темной земли кажется ожившим сахарным сном. – Ты могла бы успеть понять по себе, что нам не обязательно доедать то, что мы надкусили. Иначе я был бы добровольно мертв уже два раза. А ты – один. Подожди, счет в твою пользу? Возмутительно, обязательно скажи мне, когда мы сможем это исправить.
Исправить.
Торн представляет его клыки в шее, его руки – на ее талии. Его жестокие бледные губы на коже своего горла. Она видит улыбку на этих бледных губах и с ужасом думает, что он читает ее мысли.
Нет. Он не может. И с какой стати она вообще это представляет?
– Я поняла. Никаких несчастных и кровавых жертв. Ты добрый пацифист, про вас в слухах все врут.
Его смешок ей не нравится.
– Не врут. Про меня такие слухи тоже ложью не будут.
Она почти ощущает горечь на языке, и не может найти ей объяснения. И как же ее это выводит из себя.
– Не злись. Не нужно.
– Прости, я не могу по указу изображать радость от признаний кровожадного чудовища. Мог просто смолчать, если тебе не нравится моя реакция.
Туиренн хмыкает.
– Мог. Я вообще много как мог бы обмануть тебя, Торн, – он приближается к ней, отрезает путь, наклоняется, и вместо всего мира для нее остается только его лицо. – Но я не хочу. Я хочу быть предельно прямым с тобой – это плохо?
Что-то внутри нее хочет сказать, что ничего, что с ним связано, не может быть плохо. Торн забивает эту часть себя настолько глубоко, насколько возможно.
– Это не отменяет того, что я предпочитаю, когда со мной делятся добровольно. Вкус крови очень разнится в зависимости от того, как и в каких обстоятельствах ее… берут.
Она помнит вкус его крови на собственном языке. Горечь лесного источника, ночь, терпкая винная сладость. Против своей воли она думает, какой была бы его кровь на вкус, если бы он не заливал ее силой Торн в рот.
Он снова будто читает ее мысли, потому что от этой улыбки ей становится не по себе.
– Для меня, – говорит он вкрадчиво, тихо, только для нее. – Самым волшебным оттенком вкуса будет тот, который рождается, когда мы обмениваемся. Всем, не только кровью. Добровольно и увлеченно.
Торн понимает, что не дышит уже какое-то время. Она должна что-то сказать, и немедленно, только бы стереть это самодовольное выражение с его лица.
Но она не может ничего придумать. С трудом, но отводит взгляд от его лица; едва заметные черные прожилки пульсируют темными сгустками, слабо виднеясь из-под высокого ворота его черного камзола. Она хмурится, понимая, как глупо себя ведет. Она ничем не лучше тех глупых девиц, которые в сказках ведутся на обманчивые речи злых лесных принцев.
И когда она снова смотрит в его золотые переливчатые глаза, она прекрасно знает, что спросить:
– И много кто отталкивает весь этот шквал твоего могущества, Эрратт Туиренн, чтобы «добровольно обменяться» именно с тобой?
Ей кажется, она видит перемену в этом его уверенном взгляде. Он не отвечает сразу, всматриваясь в ее лицо, а потом отворачивается.
Она понимает, что стоит на высоком балконе, почти у самых верхушек деревьев. Как и когда они оказались здесь, она не знает, но сейчас это ее не волнует.
– Нет, – отвечает Туиренн, наконец, отступая на шаг и полусадясь-полуопираясь о кованые перила. – Они не могут.
Он улыбается. От этой улыбки Торн горько, но она все равно спрашивает:
– А ты часто ограждаешь их от своего… эффекта?
Эрратт Туиренн не отвечает ей, и этого молчания достаточно Торн, чтобы понять: нечасто. Никогда. Он попросту не может контролировать то, как много почувствуют другие со своей стороны, прикасаясь через него ко всем этим измерениям. А сами оградиться они не могут.
Она вспоминает его холодную кожу и горячую кровь. Вспоминает короткое мгновение без всей тяжести его сил.
Торн не говорит ничего, когда отходит к широким ветвям дерева и залезает повыше. Там, скрестив ноги, она может смотреть на Туиренна сверху вниз. Это совершенно не делает ситуацию легче.