Торн хмурится.
– Вроде того. Ты можешь помочь мне?
– Могу. Могу… сссон крепкий, не тратящщщий их время ссон. Подарю им, будут ссспать, пока ты не разрушишшь, не придешшь. Кровью капнешшь, ссспадет сссон.
Сон. Возможность для них не волноваться, не совершить больше ошибок. Пока она не придет и не исправит то, что наделала.
Туиренн знал, что найти для нее. Это идеально. Как ей его отблагодарить?..
Но о благодарности рано думать. Пока еще оставался другой важный момент.
– Какова цена?
Наариш горбится, отворачивается. Гнет, мнет свой панцирь, будто пытается что-то отломать.
– Ссстыд. Твой ссстыд. Выпью его, сссладкий, когда насстоится-накопитсся. Пожжми руку ссейчас, все под крышшами из ткани усснут. Когда насступит момент, я и дети будем пить твой ссстыд.
Торн качает головой.
– Я не понимаю. Какой стыд?
Когда усики Наариш замирают, повернутые к ее лицу, ей не по себе. Существо протягивает ей непропорциональную руку.
– Забыла кое-что. Мелочь. Вспомнишшь, отплатишшь.
Мелочь. Мелочь – не так и страшно, когда на кону стоит безопасность ее каравана. Она касается руки Наариш, ощущает, как что-то мерзкое вьется по ее пальцам. Хитиновое подобие когтей режет ее руку, и безымянный палец оплетает ее собственная золоченая кровь. Застывает кольцом, самой обычной вещью. Ей кажется, что она забыла что-то важное, но даже это ощущение растворяется.
Наариш отступает, сгибается, садится за сырой пол. Ползет, как ребенок в шалаш, под свой скинутый панцирь.
– Ухходи. Прочь. Прочь. Копи ссстыд.
Многоножка вновь вырастает в полный рост и цепляется за низкий потолок, к множеству более мелких. Торн не задерживается, уходит прочь, думая только о том, как же хочет добраться до ванной и отмыться.
Мерзкая, грязная, в слизи, она идет к Кас и Кетклешкоту с легким сердцем. Теперь она не будет ненавидеть себя за то, что проводит здесь время – и что ей это нравится.
Караван дождется ее дома. Все будет хорошо.
Шаннлис восстанавливался быстро, но только физически. Он оставался мрачным и неразговорчивым – и, начистоту говоря, странным. Слишком выбивался из всего во Дворах. Всегда в себе и закрытый, он наотрез отказался от помощи Инатта, а настойчивую Амишу шугал от себя со все возрастающей грубостью. Казалось, ему отвратительны здесь совершенно все – кроме Торн.
Он хотел проводить с ней все свободное время. Расспрашивал ее обо всем, будто ему и правда была интересна ее скучная жизнь. Стоило обмолвиться, что ей понравилось в Городе-Бастионе, и он заставил ее делиться впечатлениями несколько часов, слушая с практически нездоровой жадностью. Они не спали всю ночь тогда, даит-аин так и остался в ее комнате, не отрывая от нее взгляда.
Торн не привыкла к такому вниманию. Ей было слишком не по себе. Амиша, впрочем, не видела в его поведении ничего плохого.
«Неудивительно, что ты ему нравишься, – смеялась она. – Взгляни, как ты расцвела дома. Глядя на тебя, легко поверить, что здесь могут рождаться не только чудовища».
Дом. Это все еще звучало странно.
Торн обещала подхватить Шаннлиса и в этот день. Он всегда входил к ней без стука, и потому в этот раз она тоже влетает в его комнату без предупреждения – и замирает, когда видит его. Он полуодет, с внезапно блестящих серебряных волос еще срываются редкие капли воды. Стоит к ней спиной – спиной, на которой хватает следов – полос, будто бы от хлыста, будто бы от крюков. Хуже только шов сзади и сбоку. Будто бы что-то из него вырезали. Какой-то… кусок.
От одного только этого следа Торн кажется, что что-то холодное расползается от коленей по костям, и она смущенно отворачивается.
– Прости, я… выходи, как будешь готов. Жду снаружи.
Он, впрочем, вовсе не кажется смущенным. Смотрит на нее со спокойствием мертвеца, пока медленно выворачивает рубашку.
– Ничего страшного. Останься, пожалуйста. Я рад тебя видеть.
В нем есть эта черта, от которой всегда не по себе – его непоколебимость. Кажется, Шаннлиса ничего неспособно напугать. С другой стороны, с такими-то следами, удивительно ли?
Вопрос вертится на языке, и Шаннлис, словно видя ее насквозь, спокойно предлагает:
– Спроси, если хочешь. Мне не жалко для тебя никакого секрета.
Его шрамы и правда не дают ей покоя, и Торн, позволив себе расслабиться, опирается плечом о косяк двери.