Не говоря ни слова, она сворачивает в темные аллеи. Воспоминания о нападении Ашберрада заставляют кожу покрываться мурашками, но она пытается держать эмоции в узде. Шаннлис хватает ее за руку, тянет на себя, почти стаскивает перчатку.
– Не надо. Не рискуй! Давай уйдем, – у него во взгляде прорезается что-то почти просящее. Амиша поддерживает его, преграждает Торн путь.
– Не лезь. Правда, не лезь. Туиренн не может защищать тебя все время. Ты ничего не можешь сделать его зверям.
Торн почти тошно. Она вырывает руку.
– Хорошая позиция, Амиша, ненавидеть их со своего безопасного холма, где так легко выглядеть лучше, ничем при этом не рискуя и ничего не делая.
Даит-аин замирает на мгновение, а потом вспыхивает, мерцают серебряные прожилки в угольных безднах ее лица, кривится прекрасная линия губ, обнажая клыки.
– Ничего?! – о, она задета, и Торн ловит себя на том, что рассматривает ее эмоцию с интересом. Чужой гнев словно наполняет ее энергией. – Я вызволила себя из плена сама, Торн! Я убила своего хозяина, я убила претендентов. Я лезла из кожи вон, чтобы освободиться, и шла против всех. Не смей говорить, что я не сделала ничего!
Она не понимает, не улавливает даже примерно. Торн осознает, что находит это изумительным и отвратительным одновременно.
– Может, в этом и смысл, – говорит она спокойно, подступая к Амише на полшага. С такой позиции даит-аин кажется поразительно маленькой. – Что ты лезла из кожи вон для себя, но никогда – для кого-то другого?
Новый крик отвлекает, и Торн не дает девушке ответить – срывается с места, исчезает в листве. В темноте аллей она легко находит эгидианский свет, и вот перед ней – три тене, а в кругу зажатая ими девушка.
Кожа темнее свежей земли, волосы черные, блестящие как смола. Она невысокая, еще хорошенькая, пусть и истощенная. Расс-а-шор. Как Майли.
Что-то надламывается внутри Торн, когда она видит, как один из двух викториан зажимает девушку у ствола дерева, в то время как изящная эгидианка с искренним разочарованием заглядывает жертве в лицо.
– Ну не кричи. Нам ведь весело. Разве нет? – от того, как ее золотые пальцы касаются лица девушки, не могут не остаться болезненные следы.
– Пожалуйста, – всхлипывает она. – Прошу… я больше не…
– Но тебе ведь было хорошо с нами! Мы только начали, почему тебе обязательно нужно портить веселье?!
Она почти плачет, эта расс-а-шор. Викториан дергает ее к себе, вжимает в себя спиной, гладит по волосам.
– Будешь плакать, я укушу тебя.
Девушка пытается разжать его руки, отнять их от своей груди, но у нее нет сил. Она вся в следах клыков.
– Я больше не могу… танцевать…
– Но мы только начали! – эгидианка топает каблуком. – Сколько можно?! Зачем тебе ноги, если ты не танцуешь?!
Она тянется схватить девушку, но Торн успевает возникнуть между ней и жертвой. Эта эгидианка – прекрасный этюд в оттенках розового золота, но отчего-то Торн не может видеть ее красоту за голодом во взгляде и капризной жаждой пользоваться другими.
– Хватит.
У Торн нет никаких прав себя так вести. Она понимает, что ввязывается в беду. Второй викториан уже скалится, но Торн не может позволить себе разорвать контакт с эгидианкой.
Та непонимающе хмурится, в одно мгновение сердитая.
– Это что еще значит?! Она моя! Найди себе свою, полукровка!
– Она скоро станет ничьей, когда умрет от изнеможения посреди ваших игрищ.
Эгидианка скалится, рычит, но когда сзади звучит слабый голос ее жертвы, осекается:
– Ульни… я правда, правда… не могу больше.
Викториан, который держит ее, шипит и прикусывает девушку за плечо. Торн немедленно оборачивается к нему с клинком наготове:
– Всадишь в нее клыки еще раз, – я всажу в тебя нож. Идет?
Ульни рывком разворачивает Торн к себе:
– Кто дал тебе право распоряжаться моей добычей?! Хочешь отнять ее на дуэли, так вызывай меня, а не их! Алита моя!
Торн сжимает зубы, сдерживая злость. Она ничего не понимает в реликтовых дуэлях. Раш начал обучать ее бою, но было еще бесконечное множество тонкостей, которые она не успела узнать. Все здесь строилось на каких-то странных правилах, которые она не понимала.
– Мне не нужна твоя Алита, – Торн подбирает слова осторожно. Она не боится за себя, но, если она что-то сделает не так, девушка может пострадать. – Но ты не видишь, что убиваешь ее?
Эгидианка скалится.
– Капризы. Ей нравится со мной. Она пела мне и любит меня.
Алита всхлипывает. Торн не может не думать, насколько привычное дело здесь – любить своих пленителей?
– Ты не видишь? Она еле на ногах стоит. Если тебе плевать, умрет она или нет, отдай ее мне или отпусти, – на этих словах Ульни снова скалится и рычит, но ее прерывает молчавший до того викториан: