А поутру, когда солнце уже поднялось над холмами, весь Лойден узнал, что прибывший трибунал святой инквизиции во главе с преподобным Алонзо Крумпом, известным как бич Господень и гроза еретиков, нечестивцев и чернокнижников, повелел взять под стражу священника собора святой Барбары отца Бернарда.
***
И на следующий день в большом зале ратуши Лойдена состоялся суд. Мессир Алонзо, в своей белой рясе и черной пелерине, восседал посередине в узком кресле с высокой спинкой, сам столь же прямой и неподвижный как эта спинка. Рядом с ним сидел настоятель собора святой Барбары, и взгляды, которые он бросал на арестованного, говорили скорее о недовольстве нарушением собственного спокойствия, нежели о пастырском гневе и стыде за преступившего закон служителя церкви.
Отец Бернард, с которого сняли сутану, казался совсем мальчишкой в одних портах и нижней рубахе. Но держался он спокойно и твердо.
Спрошенный, вел ли он разговоры, в которых хулил бы правосудие святой инквизиции и вступался за осужденного колдуна, он отвечал, что говорил лишь о милосердии Господнем. На это глава трибунала коротко кивнул, и писец отметил что-то в своих бумагах.
Спрошенный, был ли он на нечестивом празднестве, он отвечал, что ни на каком нечестивом празднестве не был. На что секретарь, повинуясь кивку главы трибунала, зачитал показания, в которых свидетель утверждал, что отец Бернард собственноручно короновал венком мастера витражей Агниса Пира, тем самым нанеся неслыханное оскорбление его величеству императору и поправ установленный Господом миропорядок.
Священник отвечал, что о празднике Майских Короля и Королевы знают все и давно, и что в веселье нет ничего дурного, ибо напротив, уныние есть смертный грех против Господа.
Тогда секретарь, взглянув на мессира Алонзо, сказал, что графиня Абигайль де Фурнель, почтенная вдова графа де Фурнеля, особа благочестивая и набожная, обвиняет священника собора святой Барбары в гнусных домогательствах, в склонении ко греховному плотскому сношению.
«Означенный Бернард, коего язык не поворачивается именовать служителем Матери нашей Церкви, обнажившись передо мною гнусно, склонял меня к ласкам поистине богомерзким…» - читал секретарь.
- Ложь! – воскликнул отец Бернард и рванулся было, но стражники натянули цепи, которыми были скованы его руки. – Ложь воистину богомерзкая, ибо изречена демоном!
- Есть ли предел коварству сатанинскому, - тихо и устало проговорил мессир Алонзо, не обращаясь ни к кому отдельно. – Сказано, что в последние времена и сатана примет облик ангела света.
Отец Бернард слушал главу трибунала с просветлевшим лицом. Мессир Алонзо был славен своей проницательностью и умением прозревать лицо врага рода человеческого в самом невинном лике, и священник сейчас всем собой поверил в правдивость этой молвы.
- Поистине, те времена уж наступили, если служитель церкви оказывается повинен во столь тяжких деяниях, - продолжил мессир Алонзо. И отец Бернард на мгновение прикрыл глаза.
- Поистине последние времена пришли, если в суде святой инквизиции принимается на веру слово демона, который, будучи спрошен об имени, принимает свой истинный мерзостный облик! – твердо проговорил отец Бернард. Он начал рассказывать о том, что произошло в соборе между ним и графиней, но видел, что глаза всех присутствующих будто задернуты темными шторами, что они не видят его, но видят лишь то, что видеть хотят, и не слышат его слов.
- Пригласите господина Бокнера, - молвил секретарь старшему стражнику. Тот послушно кивнул и выбежал было, но тотчас вернулся с видом крайне растерянным. А за ним ворвалось двое стражей, стоявших снаружи ратуши, и вместе с ними ворвался вопль такой силы, что даже невозмутимый мессир Алонзо поднялся со своего места.
- Господин Бокнер… - мычал один из стражников, вращая глазами как ярмарочная кукла.
- Господин Бокнер сгорел! – выпалил второй.
Комментарий к 5. Ночь
* - по женской линии
========== 6. Бог огня ==========
Ну что ж, внимательный слушатель мой, история моя - как солнце, что перевалило зенит и плывет по дну небесной чаши к западу, клонится к своему закату. Немного, совсем немного терпения потребуется тебе, чтобы дождаться ее окончания.
Отец Бернард, про которого, казалось, разом забыли все, кроме его стражников, с недоумением прислушивался к рассказу – выходило, что г-н Бокнер уже направлялся ко входу в ратушу, когда его остановил мастер витражей. Он спросил бургомистра, был ли тот в Гронинге, когда там сжигали чародея.
Бургомистр ответил с пренебрежением, что был и что каждому доброму христианину должно хоть раз присутствовать при подобном зрелище. А лукавые лицемеры, жалеющие тех, кого осуждает святая инквизиция, сами достойны подобной казни.
- Тогда мастер Агнис сказал, что человеческое тело горит плохо, - торопливо рассказывал стражник, - в нем слишком много жира и воды. Оно для огня не создано. Именно оттого сжигаемые часто умирают от удушья и боли, прежде чем огонь до них добирается. Однако он, Агнис, поможет бургомистру, несмотря на то, что тот полон жира. И тут он швырнул что-то в бургомистра – словно у него в руках был камень или комок земли. Но в руках у этого рыжего ничего не было, Господом клянусь! И господин Бокнер тотчас вспыхнул, как сухой трут, и во мгновение ока обратился в угольки…
- Довольно, - глава трибунала, не дослушав, поднялся и вышел. Секретарь и стражники волей-неволей последовали за ним.
До отца Бернарда донеслись читаемые мерным звучным голосом мессира Алонзо молитвы – он узнал чин изгнания бесов. Спустя некоторое время все вернулись в зал ратуши, но теперь стражники ввели и Агниса, у которого руки были связаны за спиной.
Допрос продолжился, но Агнис, будучи спрашиваем, только молчал и поглядывал на судей так, будто не они его, а он их допрашивать собрался. И мессир Алонзо заключил, что мастер витражных дел Агнис - упорствующий и закосневший в своих тяжких грехах чернокнижник и колдун и должен быть препровожден в пыточную.
Отца Бернарда отвели в тюрьму и заперли в камере. Он пытался молиться, но перед глазами у него стоял Агнис, его чуть насмешливая улыбка и взгляд, который он бросил на главу трибунала и его подручных, когда услышал слово «пытка». Во взгляде даже не было презрения – только искреннее изумление: так, должно быть, изумился бы человек, узнав, что его о чем-то спрашивают и собираются пытать некие бессловесные твари, вроде моллюсков из реки.
Однако священник хорошо знал, на что способны следователи святой инквизиции, из которых Алонзо Крумп был прославлен более всех тем, что умел вдумчивым чередованием пыток и снисхождения сломить самых упорных. Были случаи, когда он отпускал уже взятых под стражу и обвиненных, однако через некоторое время их обязательно хватали вновь, и люди, растерянные, опустошенные внутри, сознавались сами во всем, о чем спрашивал их инквизитор.
Так прошел остаток дня и половина ночи.
Когда часы на ратуше отбили половину первого, решетчатая дверь камеры отворилась, стражники внесли бесчувственное человеческое тело и бросили его на пол – поспешно, будто торопясь избавиться от своей ноши. Мелькнули рыжие пряди – впрочем, большая часть их была темной то ли от грязи, то ли от крови. Отец Бернард осторожно перетащил Агниса на солому у стены; сперва священнику показалось, что Агнис и одет во что-то темное и грязное, но, ощутив под руками липкость и почуяв сырой железистый запах, он понял, что грудь и живот мастера были тоже в крови.