Учтиво попрощавшись, отец Бернард пошел вдоль балюстрады в сторону собора, и когда отошел он шагов на десять, сзади послышался цокот подков и грохот колес, карета графини проехала мимо него, свернула за здание книгохранилища и устремилась в город по другой улице, не столь крутой. Священник несколько удивился той скорости, с какой карета появилась и с какой графиня в нее села, но решил, что они с графиней увлеклись беседой и не заметили приближения кареты. Однако же осенил себя крестом и, повинуясь внезапному порыву, прошептал первые строки из охранительной молитвы Приснодеве Марии.
Если бы священник видел сейчас красавицу графиню или мог слышать ее речи, он был бы весьма удивлен. Удивишься и ты, внимательный слушатель мой – ибо Абигайль де Фурнель, оставшись в одиночестве, протянула руку к большой серой вороне, жавшейся к стенке кареты, и безумно хохоча, одним движением открутила ей голову. Брызнула кровь, из птичьей тушки сверкнуло зеленоватое пламя – графиня с жадностью вдыхала его, и глаза ее горели кровавым багрянцем. Она тяжело дышала, высокая грудь ее вздымалась под черной тонкой тканью. Насытившись, она отшвырнула птичью тушку, которая вспыхнула в воздухе, и на месте вспышки возникла служанка графини. Облик самой графини изменился – вместо прекрасной молодой вдовы в карете сидело существо, равно схожее с женщиной и мужчиной, кожа его отливала фосфорическим блеском, а вместо ног у сидения кареты клубились и извивались черные щупальца.
Служанка, испуганная – не настолько, однако же, как человеческое существо испугалось бы представшего перед ним исчадия ада, - заговорила скоро и взволнованно. И передала весь разговор, ведшийся вчера в доме настоятеля за ужином, к которому был приглашен и отец Бернард.
- Они говорили о наказании мужеложцам, - голос служанки был схож с птичьим свистом, - и этот молодой священник сам сказал, что гораздо лучше семижды семь раз согрешить с женщиной, нежели раз впасть в содомский грех.
- Ты сам слышал это? – голос демона утратил свою ярость, и щупальца его перестали со зловещим шипением рассекать воздух.
- Клянусь рогами Асмодея, - просвистела служанка.
- Ладно, ступай. Следи за Игроком, - ответил демон, вновь принимая обличье прекрасной графини Абигайль. И служанка, обернувшись серой вороной, вылетела в окно кареты.
***
У подножия холма, на котором стоял собор, когда-то помещались мастерские и помещения, принадлежавшие рабочим одного из самых старых рудников. Рудник был давно заброшен, заброшенными же были и мастерские. В этих-то развалинах и решил мастер Агнис возродить витражи собора святой Барбары. Осмотрев витражи, мастер сказал, что многие стеклышки нуждаются в замене, а те, что сохранились – требуют тщательной очистки.
Очень быстро, благодаря содействию настоятеля, который был покорён рвением мастера, удалось ему найти помощников. И вот уже сложена на месте старой плавильной печи стеклодувная печь, напоминающая круглый горшок. И работа закипела, и материалы будто сами шли в руки мастера Агниса.
Подручные удивлялись умению Агниса, который сперва показался им слишком молодым, чтобы обладать настоящим стеклодувным мастерством. Удивлялись рабочие искусству, с которым он выдерживал варящееся стекло ровно столько, чтобы окрасилось оно в цвет шафрана, или же приняло розоватый оттенок, чтобы стало оно алым или же густо-пурпурным. Удивлялись мастерству, с которым Агнис подмешивал кобальт, окрашивающий стекло в цвета небесной лазури. Удивлялись и тому, как быстро удалось ему очистить сохранившиеся участки самого большого витража, как заиграл свет солнца сквозь вернувшиеся к своей чистоте и яркости стеклышки. Но мастер, хоть и работал от восхода до заката, был недоволен - он говорил, что нужно заменить многие стеклышки, которые потрескались или были безнадежно испорчены. Он пропадал теперь в мастерской, а рабочим казалось, что даже огонь в печи помогал мастеру Агнису и разгорался сам, почти не требуя поддува мехов.
И шептались подручные, что лицо мастера Агниса было свежим и молодым, и вовсе не схоже было с изработанными позеленевшими лицами шахтеров, рудокопов и стеклодувов. Оно было даже яснее и чище лиц жителей Лойдена, и темно-рыжие кудри будто сообщали ему особый мягкий свет.
И вот настал день, когда из цилиндра, разрезанного вдоль и раскатанного, подобно тесту, получился лист стекла – синий, как драгоценный сапфир. Было это стекло неоднородно в своей глубине, будто застывшие морские волны, и огонь печи, проходя сквозь него, освещали лица синим лунным светом.
- Не то, - недовольно хмурил брови мастер, просматривая на свет остывший и застывший синий стеклянный пласт. И не успели рабочие возразить, как он разбил пласт на мелкие куски, ударив его о камень.
А отец Бернард в то время сидел за книжками, голова его клонилась к фолианту, раскрытому на середине, а ум был утомлен сопоставлениями и размышлениями над прихотливой словесной игрой. Он выглянул в окно, выходящее на мощеную улицу, отграниченную от крутого обрыва каменною балюстрадой, и увидел витражных дел мастера, неподвижно стоящего у самой балюстрады. Удивила священника печаль на лице Агниса – ведь от настоятеля отец Бернард знал, что дела в мастерской идут недурно. Хотя самого его нисколько не трогало то, сколь хорошо будут исправлены витражи собора.
Не задумываясь о том, почему мастер пребывает в праздности, отец Бернард вернулся к книге. Но внимание его было отвлечено – на сей раз звуком открывающейся двери.
- Мастер Агнис, святой отец, - всунулась в дверь физиономия смотрителя. И, почти оттерев его в сторону, в комнату шагнул рыжий стеклодув.
- Я пришел к вам со смиренной просьбой, - в тоне мастера, однако, не было и тени смирения. - Не найдется ли у вас трактата «О живописи», известного как Бернский манускрипт?
Отец Бернард был несколько раздосадован – его развлекли на самом взлете мысли, когда он уже готов был ухватить идею, развиваемую в книге. Он уже хотел указать мастеру, что негоже врываться в столь покойное и мирное место в неурочный час. Однако упомянутый трактат был такой редкостью, что у священника невольно возникло любопытство – откуда мог узнать о нем этот бродячий ремесленник? Он ответил, что большая часть книг остается неразобранной, но что, как ему кажется, в этом книгохранилище могут найтись достаточно редкие вещи. И сам не заметил, как увлекся и пустился в повествование о тех находках, которые были уже сделаны им.
- Прекрасный список Теофилуса из Нижнего Гессена…
- Как же! – восторженно воскликнул Агнис. – Это поистине великолепное творение, ибо создал его Мастер, а не сухой ученый книжник. Ведь Теофилуса когда-то звали Рогиром, и был он вестфальским золотоделом, и золото было ему послушно, как послушно тесто умелому булочнику.
А далее потек разговор, и в словах Агниса переливались всеми красками и огнями драгоценные камни, и опалово сверкало белое стекло, и сочетались краски, отражая все богатство творения.
- Витраж – суть символическое воплощение самого искусства, - говорил Агнис, - ибо оно преобразует сам свет, само Творение, заставляя людей видеть его другим…
Когда мастер перешел с сочинения Теофилуса и других подобных ему книг на практическую сторону своего ремесла, интерес отца Бернарда угас. Достойно уважения то, что витражных дел мастер сведущ в тех книгах, которые составляют свод знаний о его ремесле – однако ему, Бернарду, нет в том интереса.