- Простите, если помешал, мастер Агнис, - против его желания, голос священника звучал не суровой пастырской отповедью, а смущением.
- Нисколько, святой отец, - отвечал Агнис. – Как раз печь достаточно разгорелась.
Отец Бернард готов был поручиться, что, когда он входил, в печи едва тлели угли – но после слов Агниса он услышал ровное гудение пламени, и устье печи осветилось розовато-белесым жарким сиянием. Он, затаив дыхание наблюдал, как вскипает на конце трубки стеклянный пузырь, раскаленный до белизны, как затем Агнис, улыбнувшись чему-то, взял щипцы и принялся быстрыми движениями вытягивать из комка расплавленного стекла что-то вроде отростков, и как эти отростки вдруг превратились в изогнутую шею и пару сильных крыльев, которым мастер придал форму другими щипцами.
И священник не мог сказать, что прекраснее – отточенные движения Агниса, то, как действуют его сильные худые руки, плавно и точно, будто исполняя совершенный танец, или же огненное вдохновение в его глазах, игра отблесков жарчайшего пламени на острочертном лице. Отец Бернард почувствовал, что еще миг – и он заплачет от переполнявшего его восторга, ибо движения Агниса были в чем-то сродни молитве. Молитве божественной Красоте, которая была много выше красоты телесной.
А мастер продолжал свое огненное священнодействие, и вот уже перед ними была диковинная птица, расправившая крылья и раскрывшая клюв, будто в экстазе. Птица могла уместиться на ладони, и остывая, крылья ее темнели и становились прозрачными, шафранно-розовыми.
Лотта захлопала в ладоши, когда Агнис, дождавшись, когда стекло станет твердым, поставил птицу на железный поддон.
- Осторожнее! – остановил ее мастер витражей. - Она способна обжечь, к тому же очень хрупка и может лопнуть даже от громкого звука. Ей следует пройти еще одно огненное крещение.
- А потом? – в волнении прошептала Лотта.
- А потом я подарю ее вам, - ответил Агнис. Отец Бернард вдруг ощутил что-то вроде зависти – захотелось, чтобы ему, а не ей, улыбались тонкие насмешливые губы, чтобы к нему, а не к дочери бургомистра, были обращены эти горящие глаза. Только сейчас священник заметил, что глаза у Агниса разные – правый зеленый, как весенний луг, а левый темно-карий, как вода в осеннем пруду.
- Боюсь, добрая Катрин будет волноваться, где это вы пропадаете, дитя мое, - сказал священник, и Лотта послушно опустила глаза.
Все трое вышли из мастерской.
- Я не видел вас на воскресной службе, господин Агнис,– молвил отец Бернард, и против воли голос его прозвучал жестко и обиженно, как у затевающего ссору мальчишки.
Агнис чуть улыбнулся в ответ и сказал, что ходил в Гронинг и службу отстоял там.
- Там, где поймали колдуна? – округлила глаза Лотта, и снова отца Бернарда поразило ее оживление. - Вы его видели? А правда, что у него, прости Господи, три хвоста и рога, а вместо одной ноги копыто? Ой… - она прикрыла рот ладонью и испуганно взглянула на священника.
Мастер Агнис улыбнулся снова и сказал, что колдуна он не видел. Священник и Лотта пошли с ним рядом, приноравливаясь к легкому широкому шагу рыжего стеклодува. И отец Бернард ощущал живой горячий жар, идущий от него – хотя мастерская осталась позади.
- Говорят, он готовил настойки из крови и откармливал ими жаб. А еще говорят… - голос Лотты стал тише, - он ел трупы, умерщвлял младенцев во чреве матерей, похищал детей…
Агнис запрокинул голову и расхохотался. Смех его звенел, и священнику и Лотте показалось, что длинные рыжие волосы Агниса вспыхивают от его смеха, как будто по ним пробегают крохотные искорки.
- Как вам не стыдно насмехаться? – воскликнула вдруг Лотта почти сердито.
- Не сердитесь, милая Лотта. Но все эти разговоры о колдунах ведутся уже много сотен лет, и в них ничего не меняется – разве это не смешно?
- А может, вам его жалко? – неожиданно спросила Лотта. Глаза Агниса - один зеленый, второй темно-карий, - изучающе взглянули на нее, и ей стало не по себе.
- Он сам виноват, - ответил Агнис. – Кроме того, огонь – это красиво.
Он замолчал и остановился, вглядываясь в даль. Отец Бернард хотел было возразить, что грешно быть таким безжалостным, собрался повторить то же, что говорил графине де Фурнель. Но в словах Агниса не было той тусклой подспудной злобы, что так неприятно поразила его в тоне графини – он был безразлично жесток, как бывает жестоким огонь пожара, как были жестоки люди Ветхого завета, служившие закону «око за око», как язычники, которым еще не довелось услышать «Возлюбите врагов своих».
- Дезертира казнят… - проговорила Лотта, проследившая взглядом туда, куда смотрел мастер Агнис.
В тумане лощинки между двумя холмами был установлен высокий тонкий столб с колесом, надетым на верхушку. На колесе едва виднелась привязанная человеческая фигурка, над которой кружились птицы.
У подножия столба сидел солдат, и доспехи его тускло поблескивали. Женщина – издали не видно было, старая или молодая, - обняла столб, рыдания ее смешивались со стоном и воем казнимого и далеко разносились во влажном воздухе.
- Пошли, Господи, конец скорый и непостыдный, - отец Бернард перекрестился. Казнимым полагалась исповедь, но он не уверен был, что солдаты стали искать священника или монаха. Скорее всего, они просто перебили несчастному локти и колени и подняли на столб. И он зашептал молитву, прося за этого неизвестного дезертира, умоляя милосердного Творца о снисхождении к неисповеданным его грехам.
- Он же еще жив, - содрогнулась Лотта. – И будет умирать еще долго.
Агнис ничего не сказал, повернулся и пошел прочь, и что-то заставило девушку и священника последовать за ним. Отцу Бернарду показалось, что рыжий мастер как-то очень отчетливо прищелкнул пальцами – и через мгновение их накрыл страшный крик. Столб от подножья до верхушки был объят пламенем, белым с просинью, которое накрыло и солдата, и женщину, и казнимого. Жар, сильный, какой бывает только в плавильной печи, в одно мгновение прервал их дыхание, обуглил тела и превратил их в черные уголья.
- Боже… Пресвятая Дева, спаси и сохрани! – прошептал, крестясь, священник.
***
На площади перед ратушей Гронинга догорал, рассыпаясь пеплом, костер. Присутствующий на казни глава трибунала святой инквизиции чувствовал, что его деятельность в Холмах продвигается вполне успешно. Поимка чернокнижника, за которым два года охотились по всей стране, сегодняшняя привселюдная казнь – а теперь еще и полученный донос на молодого священника соседнего прихода. Поистине, приезд трибунала в Холмы угоден Господу, который обнажает скверну, дабы его верные псы могли ее истребить.
А г-н Бокнер также был доволен – золотой, присовокупленный им к свернутому в трубку бумажному листу, исписанному неровным почерком с завитушками, обеспечил быстрое попадание оного листа в руки главы трибунала.
========== 4. Истинный свет ==========
Нет другого места, откуда открывался бы лучший вид на узкую долину между холмами и на зеленеющие сквозь вечный сероватый унылый туман леса, как небольшая площадка за апсидой собора святой Барбары. Если бы ты, внимательный слушатель мой, побывал там, ты бы, верно, засмотрелся на открывающийся вид и не сразу заметил узкую козью тропку, ведущую к стеклодувной мастерской. Козьей эту тропку зовут до сих пор, хотя в Лойдене коз никогда почти не держали, и уж конечно, ни одной козе не пришло бы в рогатую голову спускаться с холма, на котором стоит собор, в мастерские.