- Покайтесь, дочь моя, - отец Бернард подошел к молодой женщине и склонился, желая помочь ей подняться. – Ибо милосерд…
Он не договорил – графиня с неженской силой обхватила его руками и впилась алыми губами в его губы. Уста ее были сладки и нежны, и отец Бернард почувствовал слабость и дурноту; он силился оттолкнуть ее, силился прочесть молитву, но не мог вспомнить ни слова. А графиня тесно прижималась к нему, руки ее шарили по его сутане, и были они холодны как лед, и мягки, и искусны в ласках, и тело священника начало отзываться на эти ласки, и уд его окреп и отвердел. Отец Бернард вдруг увидел графиню Абигайль обнаженной, и кожа ее была, словно спелый персик, озлащена легким пушком, и груди ее были теми самыми ягнятами, которые воспевал премудрый Соломон, и живот ее был как чаша, и прекрасные волосы струились по плечам…
- Я люблю вас, святой отец, я хочу вас… Не дайте пропасть бедной грешнице! – долетали до него безумные слова.
«Матерь Божья, спаси и сохрани…» Приснодева на витраже вдруг взглянула на него с беспредельной нежностью, и лицо ее было светло и прекрасно красотой не земной, но небесной. Будто приподняло священника, он стряхнул с себя руки женщины и встал на ноги. И красное похотливое марево разом спало с его глаз.
- Кто ты? – спросил он, глядя на замершую у его ног графиню. Голос его был твердым – столь же твердым, каким был теперь его дух.
Внимательный слушатель мой, поверь, что невозможно даже описать мерзостное шипение, какое вырвалось из прекрасного рта той, что носила имя Абигайль де Фурнель – оно подобно было ядовитому шипу гадов, что скрываются в Бездне. И в шипе различил отец Бернард слово «Абраэль» - ибо, спрошенные прямо, демоны не могут не назваться.
- qui habitat in abscondito Excelsi in umbraculo Domini commorabitur *, - срывающимся голосом начал читать отец Бернард. Он был бледен как сама смерть, и только кажущиеся сейчас огромными глаза, синие, как лазурный плащ Пресвятой Богородицы, жили на его лице. Графиня корчилась на полу у ног священника, как придавленная каблуком гадина.
- super aspidem et basiliscum calcabis*… - и едва отец Бернард произнес это, на месте графини Абигайль предстало существо, до пояса подобное человеку, причем равно схожее с мужчиною и с женщиной. Ниже пояса же клубились безобразные черные щупальца. И существо корчилось и извивалось, и щупальца его, как плети со свистом рассекали воздух.
Отец Бернард вскрикнул от ужаса и осел на пол.
- Это будет твоей погибелью, священник, - прошипело существо, снова обретая облик красавицы графини. И бросилось к выходу.
Комментарий к 4. Истинный свет
* - (лат.)”Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится … на аспида и василиска наступишь” 90-й псалом Давида. Зачастую используется как молитва в опасной ситуации.
========== 5. Ночь ==========
Склонилось к западу солнце, уже почти скрывшись за холмом, и протянулись долгие тени от росших у собора святой Барбары могучих кленов, когда отец Бернард открыл глаза. Открыл он глаза оттого, что кто-то брызгал водой на его лицо, кто-то хлопал его по щекам, кто-то причитал, поскуливая жалобно, будто забытый под дождем щенок.
- Святой отец… очнитесь, отче! Господи, Матерь Божия… очнитесь, пожалуйста! – разобрал он, наконец, голос Лотты, дочери г-на Бокнера, лойденского бургомистра. Однако лицо склонившего над ним человека было острочертным лицом мастера Агниса, и было оно внимательным, но отнюдь не озабоченным – так смотрит мальчишка на муравьев в муравейнике, когда желает понять, куда они бегут и что тащат в крохотных лапках.
И, несмотря на это, отец Бернард сразу ощутил идущее от Агниса живое тепло и сделал даже движение навстречу ему. Словно предугадав это движение, Агнис что-то тихо сказал Лотте, которая тотчас же поднялась на ноги и вышла.
- Поднимайтесь, святой отец, - сказал затем мастер витражей и, обхватив священника за плечи, помог ему встать. Голова у отца Бернарда закружилась, и он почти привалился к плечу Агниса.
- Держитесь-ка за меня, - мастер был почти на полголовы выше отца Бернарда, и хотя вовсе не был здоровяком, все же казался ощутимо крепче худенького священника. Вдвоем они вышли в притвор и остановились у высокой двустворчатой двери.
- Благослови тебя Господь, - прошептал отец Бернард. Он смотрел в разноцветные глаза рыжего мастера – правый, искрящийся майской зеленью, такою же, как на одеянии Богородицы с витража, и левый, темный, почти черный, как таинственный обсидиан.
- Я редко видел смертных, которые могли бы… - Агнис замолчал, осторожно выбирая слова. – Благодаря тебе я понял, что сила может быть и вот такой… тихой…
Пальцы мастера легонько сжали хрупенькое плечо священника. И тому вдруг до дрожи захотелось обнять Агниса, вжаться лбом в его плечо и так остаться – пока не оторвут, пока хватит дыхания. Может, это и есть та любовь, какою любили друг друга первые христиане, гонимые, преследуемые, горевшие как свечи на нероновых кострах? Нет! Он грешник, и мысли эти – грех! Отец Бернард отстранился – слишком поспешно, чтобы Агнис этого не заметил.
Мне ничего от него не надо, думал отец Бернард – только молиться о нем, знать, что есть где-то на Божьей земле рыжий мастер витражей, что играет он на рожке, чародействует перед пламенем, заклинает его, танцует пред пещью огненной как царь Давид пред ковчегом Завета.
- Благослови тебя Господь, добрый мастер Агнис, - тихо и грустно сказал священник. – Спасибо, сын мой, мне необходимо пройтись, свежий воздух укрепит мои силы… Нет, я доберусь до дома, не стоит беспокоиться провожать меня.
Агнис кивнул, но, как показалось отцу Бернарду, несколько опечалился.
- Я хотел бы прийти завтра в вашу мастерскую, - неожиданно для себя сказал священник. Словно губы его сами произнесли это, и опахнуло жаром, сладким и страшным.
А в это время в «Синем льве» шел разговор между бургомистром, г-ном Бокнером, и владельцем рудников г-ном Зейценом. Разговор этот начался уже давно, о нем знали и шептались в Лойдене. Ибо касался он земли у холма Кабанья Голова, которая принадлежала одному из граждан Лойдена, скончавшемуся без наследников и которую бургомистр уже готов был признать выморочной. Господин же Зейцен настаивал, что является дальним родственником покойного «по пряли»* и, стало быть, должен получить холм в наследство. О том, что холм нужен ему не просто для того, чтобы вывести вертикальную шахту одного из тощих рудников, а потому что именно в этой шахте стало попадаться самородное серебро, и жила вела как раз под холм, г-н Зейцен умолчал.
Проходил разговор за добрым пивом, который почтительно подносил Эммер, круглощекий и румяный хозяин «Синего льва».
- Благодарю, хозяин, - так встречал каждую кружку г-н Бокнер, в чье необъятное пузо пиво изливалось подобно водопаду Иматре. - Лучше вашего пива я не пил нигде.
- Что ж, господин Бокнер, стало быть, по рукам? – после хорошего глотка сказал Зейцен. – Треть из прибыли. И руку вашей Лотты. Девчонка-то не станет прекословить?
- По рукам, добрейший Зейцен. Половину прибыли и руку моей Лотты. Она послушная дочь – стерпится-слюбится, - бургомистр продолжал улыбаться, но Зейцен знал, что толстяк не уступит ни гроша. У бургомистра же, который получил сегодня уведомление от главы трибунала святой инквизиции о том, что ему предстоит выступить свидетелем на процессе, сил поторговаться при надобности было хоть отбавляй.
***
Дома, поужинав наскоро, отец Бернард прочел вечернее правило и с сердцем очищенным и умягченным отошел ко сну. Прежде чем заснуть, он вспомнил, как праздновали День Майских Короля и Королевы в его родном городке, как разжигали огромные костры, как прыгали через них парни и девушки в венках из душистых трав. Наверняка и сейчас разожжен там, на пустыре у шеста такой костер, и Агнис прыгает через него, держа за руку Лотту. Бургомистр давно прочит ее за Зейцена. Он, отец Бернард, обязательно должен вразумить ее отца – нельзя отдавать девушку замуж за нелюбимого. Еще недавно он и не подумал бы об этом, но сейчас живо представил, как тоскует юная Лотта в мрачном жилище скупого и сурового рудничника Зейцена, как уходит из ее лица и движений лишь недавно обретенная живость, как становится она такой же мертвой, как все в Лойдене… Нет, он будет бороться! За огонь, за жизнь… за любовь! Он, пастырь, поведет их к свету, покажет его красоту, научит любить его, ибо Христос есть Бог Любви и заповедал людям любить друг друга.