Они прошли в каморку, где больной беспокойно метался на своей жалкой постели, глаза его горели. Вошедших юноша встретил криком:
— Дражайший монсиньор Харон!{33} Вы отвезете ее теперь туда, мою давно нареченную супругу, синьору Витторию? Ай, что это? Неужели она за последние триста лет так сильно состарилась? Как же тогда должен выглядеть я, если до своего рождения я уже был стариком? Как? Морщины на темном лице? Почему? Разве возраст не может быть просто почтенным, почему он делает человека смешным?
— Нет, нет, молодой человек, — невольно воскликнула Урсула, — я не госпожа, я — кормилица, я вскормила госпожу, поэтому оставьте ваши тирады и обратитесь к Богу, чтобы он вернул вам здоровье и восстановил ваш поврежденный рассудок.
— Вы вскормили ее своей кровью, своим молоком, своими жизненными силами?! — закричал больной. — Подойдите поближе, образец красоты, ибо только от вас ее совершенства и мудрость. Еще до ее появления на свет ее глаза, сладкозвучная речь, ее божественные губы, все стихи, которые она знает и сочиняет сама, покоились в этой костлявой, темной, как каштан, груди? О, подойдите и дайте мне тоже испить этого божественного напитка, чтобы я хоть немного стал похожим на нее.
— Фу! — закричала потрясенная кормилица. — Он должен хотя бы сумасбродствовать прилично, чтобы благовоспитанным женщинам не приходилось краснеть из-за его любовных грез.
Рассерженная, она, бранясь, вышла и, вернувшись, представила господам отчет, но далеко не полный и сумбурный. Синьора Юлия послала через своего младшего сына значительную сумму священнику, чтобы окупить его расходы на больного племянника; она позаботилась и о том, чтобы вместо полуграмотного аптекаря за лечение страдальца взялся за ее счет искусный врач. Она также прислала больному прохладительные напитки, засахаренные фрукты и многое другое в надежде, что скоро услышит об улучшении состояния, а потом и полном выздоровлении Камилло Маттеи.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Камилло стало лучше. Юный организм победил горячку. И помощь синьоры Юлии, направившей к нему искусного врача, и присланная сумма, успокоившая пастора, ускорили выздоровление молодого человека. Он навестил семью Виттории, чтобы выразить свою благодарность, и мать приняла его приветливо, но с некоторой важностью. Виттория под строгим взглядом матери была сдержанна, в ее тоне не было прежней теплоты. Таким образом, Камилло, ожидавший совершенно иного приема, чувствовал себя задетым и униженным; он растерялся, и только стыд заставил его удержать слезы, готовые брызнуть из глаз.
— Вы теперь, наверное, — промолвила мать, стараясь оживить разговор, который то и дело прерывался, — вернетесь в город к своим родителям, чтобы продолжить учение? Когда вы будете чуть постарше, мой юный друг, я, не задумываясь, порекомендую вас моему сыну, аббату, и, может быть, мне удастся замолвить за вас словечко великому кардиналу Фарнезе, который теперь после его святейшества обладает самым большим влиянием в делах церкви. Если вы обнаружите честность и образованность, а позднее докажете свою правоверность, то вскоре получите доходное место, с которого постепенно подниметесь выше, чтобы вознаградить своих дорогих родителей за их любовь и возместить те жертвы, которые они ради вас принесли.
Виттория в глубине души была возмущена этой благочестивой речью, но у нее не хватило мужества вступить в спор с матерью в присутствии Камилло. Мать заметила ее раздражение, но твердо решила не позволять ввести себя в заблуждение. Камилло, заикаясь, возразил, сильно покраснев:
— Синьора, я проведу здесь, в Тиволи, еще восемь дней, так мне велел врач, которого ваша милость прислали мне. Потом я вернусь в Рим, обуреваемый все большими, чем прежде, сомнениями, совершенно неуверенный в том, гожусь ли для духовного звания. Ведь это так мучительно — посвятить всю жизнь тому, к чему с самого начала чувствуешь неприязнь. Вы хотите покровительствовать мне — я чувствовал бы себя счастливее, если бы вы в Венеции, Флоренции или где-то еще предоставили мне возможность начать военную карьеру или какой-нибудь торговец в Генуе или Венеции взял бы меня на службу. Боюсь, что я не настолько набожен, чтобы заставить себя принять духовный сан, вследствие чего могу проявить коварство и вступлю в противоречие с догмой церкви, впаду в дурную ересь и в таком состоянии потеряю и душу, и тело.
— Молодой человек, вы еще недостаточно знаете сами себя, — холодно и твердо заявила в ответ ему матрона. — Последуйте лучше моему совету. На примере собственного сына Марчелло я убедилась, как трудно молодым людям найти лучшую дорогу, чем та, которую открывает церковь. На военной службе преимущество остается за дворянами, и самые знатные дома Италии заботятся о том, чтобы во всех княжествах наиболее доходные места получили их родственники и подопечные. С купцами я не знакома, поскольку мои связи не простираются дальше Рима. Когда мы ищем место в жизни, то не должны считаться с нашими склонностями и страстями. Вопрос о нашей судьбе, навстречу которой мы идем, гораздо серьезнее игр и детских привычек, этих легких цветов, не приносящих плодов. Мы ведь вас так хорошо знаем и в долгу перед вами, это обязывает меня думать и заботиться о вас, как о близком родственнике. У меня есть доброжелательные покровители и друзья, имеющие влияние и считающиеся с моими словами и рекомендациями: именно потому, дорогой Маттеи, вы должны подчиниться судьбе, следуя этому предназначению, и никакому другому. Или вы слишком горды, молодой человек? Оглянитесь вокруг — сколько людей из нищеты и ничтожества этим почетным путем взошло на вершину карьеры. Здесь, в Папской области, настоящая республика, равенство всех родов и сословий: служители церкви, епископы, священники, даже папы поднялись из бедности и нищеты, чтобы светить миру и прославить свою семью. Вот самый наглядный пример — судьба нашего князя церкви, великого ученого, кардинала Монтальто, из семейства Перетти{34}. Кто в Римском государстве, да и во всей Италии не произносит с почтением это имя? А он произошел из такого бедного, низкого, слабого рода, что ваши родители, честные горожане, против его семьи могут показаться знатными. Этот человек, одаренный великой душой, в детстве был простым пастухом, жил подаяниями, принимая покровительство монастырских братьев. А теперь? Хоть он и небогат, но может, как и любой кардинал, через несколько лет стать папой. Видите, друг мой, сословие, которое вы не хотите уважать, единственное, где ценятся прилежание и покладистый характер, и даже самые слабые, попав туда, могут владеть миром.