В концепции «поэзии действительности», разработанной В. Г. Белинским, творчество В. Скотта, его метод, в котором преобладает некое равновесие между фактами истории и вымыслом, помогает осмыслить суть, содержание исторических событий. В качестве примера Белинский приводит два романа В. Скотта: «Айвенго» и «Карл Смелый». «Прочтя эти два романа, вы не будете знать истории средних веков, но будете знать сокровенную жизнь этой эпохи человечества; прочтя их, вы будете в истории и в фактах искать поверки этого поэтического синтеза, и эти факты не будут для вас мертвы»[52]. В романах В. Скотта, по словам Белинского, «так все естественно, живо и верно»[53].
Как известно, в России у В. Скотта были и противники, среди которых центральной фигурой выступал критик О. И. Сенковский. Между прочим, и он не мог не оценить величия романиста, но при этом подвергал критике главный принцип писателя, связанный с соотношением исторического факта и вымысла. «Душе моей противно брать в руки незаконнорожденного ребенка; исторический роман, по-моему, есть побочный сынок без роду, без имени, плод сознательного прелюбодеяния истории с воображением»[54].
В современном литературоведении это «прелюбодеяние» обрело четкую характеристику в работах Б. Г. Реизова: «Вальтер Скотт создал особую форму познания или творчества, в которой нерасторжимо слились история и искусство. Он был художником, потому что писал правду, и историком, потому что создавал вымысел»[55].
Формулировка Б. Г. Реизова непосредственно подсказана опытами В. Скотта в историческом жанре. Говоря об историзме Тика, необходимо, однако, учитывать своеобразие историзма вообще и особенность произведений исторического жанра, характерных именно для Германии.
Еще в рамках движения «Буря и натиск», и прежде всего в сочинениях Иоганна Готфрида Гердера (1744—1803), а также во всех программных выступлениях, направленных против нормативной эстетики французского классицизма (Ленц, молодой Гёте), складывается новое представление о литературном процессе, звучит требование национальной самобытности искусства, и как следствие этого возникает многообразие стилей в разных литературах, каждая из которых является звеном в общей цепи формирования мировой литературы. Концепция, сформулированная Гёте в последние годы его жизни, была подготовлена всем ходом развития немецкой литературы, начиная с Гердера[56]. Остается только удивляться, что Гёте при этом совсем не ссылается на Гердера, словно не хочет вспоминать о его усилиях именно в этом направлении.
Идея историзма, если не разработанная, то во всяком случае намеченная, угаданная в работах Гердера, получила дальнейшее развитие у немецких романтиков. И вот тут начинаются расхождения с В. Скоттом. Дело в том, что несмотря на многие элементы романтического в воссоздании «местного колорита», В. Скотт не прибегал к фантастике, не пытался иррационально толковать те или иные, явления действительности. Это и давало право Белинскому рассматривать творчество В. Скотта в русле реализма.
На раннем этапе немецкого романтизма появились произведения о прошлом, которые, однако, никак нельзя назвать историческими. Это «Генрих фон Офтердинген» Новалиса, «Странствия Франца Штернбальда» Л. Тика и др. Роман Новалиса — это роман-миф и тут просто невозможно говорить о правдоподобии в изображении прошлого — такой цели автор перед собой и не ставил. Роман Л. Тика конкретнее, в нем даны приметы времени, но чисто условные, не передающие своеобразия эпохи. Изображая Нюрнберг Дюрера и северные провинции Европы, куда вписана фигура Луки Лейденского, Л. Тик сознательно закрывает глаза на то, что это была бурная эпоха Реформации и Крестьянской войны. Такое произведение нельзя назвать даже условно-историческим. Историки литературы иногда высказываются резко, говоря о псевдоисторическом характере романа. Роман второго этапа немецкого романтизма — гейдельбергского — также нельзя назвать историческим, так как он не менее условен. Остроумно писал об этом Гейне, представляя французским читателям новеллу Л. Арнима «Изабелла Египетская»: «Во всей французской литературе ужасов не сконцентрировано столько жуткого, сколько в одной карете, которая у Арнима держит путь из Брике в Брюссель… Вы можете обобрать морг, кладбище, «Двор чудес» и все чумные дворы Средневековья — все же не соберете такого чудесного общества». Именно Германия, по словам Гейне, — «более подходящая страна для старых ведьм…»[57].
55
56
См. об этом: