— А моя дочь станет шлюхой? — выкрикнула Юлия, испепеляя его огнем своих больших глаз.
Фарнезе покраснел, опустил глаза, губы его задрожали. Вскоре он взял себя в руки и продолжал:
— Дорогая моя! Вы выросли в свете и многое видели. Оглянитесь вокруг, вспомните старую и новую историю. Кем была Лукреция Борджиа{73}, ставшая почтенной герцогиней Феррары, перед которой с нежным вздохом преклонял колени даже великий Бембо. Неужели вы, мудрая женщина, придерживаетесь мещанских взглядов? Величие и блеск заткнут любой рот; и даже нищие и озлобленные, клеймящие всех за грехи, не одобрят вашу унылую добродетель. Не будь я облечен своим саном, я по доброй воле предложил бы Виттории свою руку, теперь же могу предложить только любовь. И разве то отношение, та связь, которые возникают из нее, не естественнее всего в мире? О, разве вы сами не испытали этого? Тогда откуда ваше нынешнее благородство и благоразумие? Разве не такого рода отношения связывали вас с графом Орсини Питтиглиано? О, конечно, ваше смущение говорит об этом достаточно красноречиво. Не спешите с ответом, не надо. Взвесьте, успокоившись, мое предложение.
Прощаясь, Фарнезе учтиво поцеловал донне Юлии руку; в это время открылась дверь, в комнату во всем блеске своей красоты вошла Виттория. Она пришла с мессы в сопровождении Капорале и молодого Франческо Перетти.
— Что делает в вашем доме этот белобрысый молодчик? — задержался на пороге кардинал. — Его дядя, вечно сонный Монтальто, не может ничего из него сделать. Почему просто не оставить его в деревне, с телятами, младшими братьями и сестрами?
Нежно взглянув на Витторию и презрительно отвернувшись от молодого Перетти, он доверительно пожал мимоходом руку старому Капорале и покинул дом.
Когда донна Юлия осталась одна, она погрозила ушедшему кулаком и сказала про себя: «О ты, блистательный священник, ты, отвратительное чудовище! Такое ты, значит, задумал сотворить с нами? О, как ужасен этот мир! А был ли он когда-нибудь другим? Хитрая лиса с голубиной миной! Неужели нам ничего более не остается, как повторить старый спектакль с Лукрецией, и децемвир{74} принуждал меня здесь ударом кинжала расправиться с моей Витторией? И я еще мечтала (смешно!) быть матерью Гракхов! А ведь ее убийцами тоже были римляне!»
Громкий смех из соседней комнаты пронзил ее сердце. «Вот так обстоят дела, — сказала она себе, — там шумное веселье, здесь отчаяние, и между ними только тонкая преграда. Как только он, называющий себя моим другом, осмелился напомнить мне об истории далекой юности! Откуда ему знать, что сотни зазубренных ножей прошли через мою грудь».
Юлия открыла дверь в другую комнату и позвала своего старого, надежного друга, простого и честного Капорале. Они сели и удрученная мать со слезами на глазах поведала ему о случившемся.
— Не мучайте себя так, — промолвил поэт, — я узнал все еще вчера вечером. Его высокопреосвященство пригласил меня в свою карету, кучеру же было приказано ехать объездной дорогой, чтобы духовному князю хватило времени в нашем уединении раскрыть свое сердце. Так невольно я стал его поверенным, не имея возможности уйти от его откровенности.
— Что нам теперь делать? — спросила мать взволнованно.
— Всё или ничего.
— Что означают эти слова?
— Или принять с благодарностью его предложение, или сопротивляться насмерть. Да, насмерть, ибо в противном случае может произойти самое страшное. Или Виттория станет супругой необузданного Орсини, и тот сумеет обеспечить ей спокойствие своей шпагой, или она умрет. Боюсь, что ее легкоранимая душа может предпочесть последнее. Только не тешьте себя надеждой, что всё ограничится пустыми угрозами. Хитрый кардинал с его тонким нюхом давно рассчитал приближение этого момента, он достаточно умен, чтобы не упустить его. Он блестяще разыграл передо мной роль нежного влюбленного, откровенничал со мной, как с самым близким другом, так сердечно обнял меня на прощание, рассыпаясь в высочайших похвалах о моем незаурядном поэтическом таланте, который, по его словам, превосходит всех нынешних поэтов! А напоследок клятвенно заверил меня, что не успокоится до тех пор, пока не выхлопочет для меня более доходное место, чем мое нынешнее. Так, глядишь, благодаря вам я стану одним из самых могущественных людей. Весьма очевидно, что если вы сейчас откажете кардиналу, то проиграете свой процесс, а ваш сын умрет от руки палача.