23 июля 1453 г. в Москву из Новгорода пришла весть, что там «умре напрасно» князь Дмитрий Юрьевич Шемяка[788] Так весьма деликатно в великокняжеских московских летописях последующего времени (70-х годов XV в.) сообщается о смерти злейшего врага Василия II. Правда, здесь же вскользь отмечается, что сообщивший эту новость некий подьячий Василий с весьма выразительным прозвищем — Беда сразу же получил за это дьяческое звание. В независимых летописях говорится лапидарно — «умре со отравы»[789].
Но шила в мешке не утаишь, и другие современники добавляли подробности отравления князя Дмитрия. Говорили, что «даша ему лютаго зелия»[790]. Отраву якобы из Москвы привез доверенный дьяк Василия II Степан Бородатый — тот самый просвещенный книгочей, который и летописцы хорошо знал, и дело выполнял исправно. Степан передал отраву то ли новгородскому боярину Ивану Котову[791], то ли посаднику Исааку Борецкому[792]. Боярин разыскал повара, служившего Шемяке, с подходящим для предназначавшейся ему миссии прозвищем — Поганка. Тот поднес князю отраву «в куряти». После 12-дневной болезни 17 июля Дмитрий Шемяка скончался[793]. Причастность к его гибели новгородского боярства, стремившегося урегулировать свои отношения с Василием II, весьма вероятна. Князь в ореоле побед мог еще представлять интерес для Новгорода, но князь, терпящий поражение за поражением, только вызывал досаду и раздражение, а заодно и желание поскорее избавиться от него.
Расправа с Дмитрием Шемякой вызвала недовольство в разных кругах русского общества. Уж очень выбрано средство позорное. Одно дело — победа на поле боя, другое — отрава втихомолку. Все сразу повернулось другой стороной, чем это было до смерти князя Дмитрия. Из князя-«изгоя», неудачника, полуразбойника он превратился в князя-мученика, в князя-героя, которого его враги не смогли победить в честном противоборстве. Правда, и тут церковная хула могла сделать многое, но далеко не все.
Когда подьячий Василий Беда получил в Москве за сообщенную новость о смерти князя Дмитрия звание дьяка, то «прорекоша ему людие мнози, яко ненадолго будеть времени его, и по мале сбысться ему»[794].
Позднее с негодованием писал о расправе с угличскими князьями, в том числе с Дмитрием Шемякой, князь Андрей Михайлович Курбский, находившийся в отдаленном свойстве с Дмитрием Юрьевичем[795].
Циничная линия поведения митрополита Ионы во всей истории с Дмитрием Шемякой (да и не только в этой истории) вызывала негодование у многих церковных деятелей (таких, как новгородский архиепископ Евфимий) и даже у светских. «Неверие» к Ионе имел (согласно Степенной книге XVI в.) и великокняжеский боярин В.Ф. Кутузов. Он не хотел даже приходить к митрополиту за получением благословения («благословения от него прияти не требовавше»)[796]. Можно себе представить, какие эмоции вызывал митрополит, предавший Шемяке детей великого князя, у человека, спасшего мать великого князя от этого недруга Василия II. Но особенно резко осуждал Иону и убийство Шемяки один из виднейших церковных деятелей середины XV в. — игумен Боровского монастыря Пафнутий[797].
Пафнутий родился в 1394 г. в семье небогатого боровского вотчинника. Дед его был крещеным татарским баскаком. Двадцати лет Пафнутий постригся в Высоком монастыре в Боровске. Здесь он поступает в «ученичество» к старцу Никите, ученику Сергия Радонежского (Троицкий монастырь входил в состав владений серпуховско-боровских князей). По воле князя Семена Владимировича Пафнутий ставится игуменом Высокого монастыря[798]. В Высоком монастыре он пробыл 20 лет и в апреле 1444 г. покинул его, основав неподалеку, в Суходоле, во владениях князя Дмитрия Шемяки, новый монастырь[799]. Это вызвало неудовольствие нового боровского князя — Василия Ярославича. Он даже послал некоего татарина, «еже запалити основание обители отца», т. е. Пафнутия[800]. После разгрома Василием II Дмитрия Шемяки Суходол был снова передан Василию Ярославичу, а с ним под покровительство боровского князя перешел и Пафнутьев монастырь. Впрочем, уже в 1456 г. князь Василий Ярославич попал в заточение, а его удел вошел в состав великокняжеских владений.
Судя по житию Пафнутия, боровский игумен пользовался большим уважением в великокняжеской семье, что не мешало ему оставаться почитателем своего старого патрона — Дмитрия Шемяки. Ходили слухи, что Пафнутий даже самого Иону «не велел звати митрополитом», поскольку тот запретил поминовение умершего князя Дмитрия. Сам же боровский игумен не подчинился этому распоряжению главы русской церкви. Тогда Иона заточил Пафнутия в темницу в Москве. Однако авторитет боровского игумена был настолько велик, что митрополит вынужден был «смириться» с этим упрямцем и не только отпустить его из темницы, но и «повиниться» перед ним. Шемяку же Пафнутий продолжал поминать по-прежнему[801].
789
ПСРЛ. Т. 27 (Сокращенные своды конца XV в.). С. 274, 348; Т. 5 (Софийская I летопись по списку Царского). С. 271; Т. 4. Ч. 1. С. 455, 490.
793
ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 445 (Новгородская летопись по списку Дубровского). С. 490 (17 июня); Т. 15. Стб. 495; Т. 24. С. 184 («по Петрове дни»); ПЛ. Вып. 1. С. 51 (18 июня); Вып. 2. С. 49 (18 июня). Еще накануне отравления Дмитрия Шемяки и вскоре после этого в Москве проявляли беспокойство в связи с положением дел в Галиче и других землях, некогда ему принадлежавших. Правительство Василия II стремилось укрепить там свои позиции выдачей льгот. Так, 3 июля 1453 г. от имени Василия II выдана была грамота на троицкие владения в районе Соли Галичской (АСЭИ. Т. I. № 245. С. 172–173). Около 1453–1455 гг. на солигаличские варницы грамоту выдала великая княгиня Мария Ярославна (Там же. № 248. С. 177).
795
Князь Андрей возмущался, что «Углецком учинено и Ерославичом и прочим единые крови? И како их всеродне заглаженно и потребленно? Еже ко слышанию тяжко, ужасно!» (Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1979. С. 109).
797
Подробнее о нем см.: Кадлубовский А.П. Житие преподобного Пафнутия Боровского, писанное Вассианом Саниным // Сборник историко-филологического общества при институте князя Безбородко. Т. II. Нежин, 1899. С. 130, 133–134; Послания Иосифа Волоцкого. М.; Л., 1959. С. 191, 366.
798
Дата поставления Пафнутия в игумены в его житии (1434 г.) неверна, ибо князь Семен умер еще осенью 1425 г. и похоронен был в Троицком монастыре (ПСРЛ. Т. 27. С. 101).
799
Суходол в 1432–1433 гг. завещан был князем Юрием Дмитриевичем своему сыну Дмитрию Красному (ДДГ. № 29. С. 74). В 1440 г. князь Дмитрий умер. По докончанию 1447 г. Василия II с Князем Василием Ярославичем Суходол пожалован был этому боровскому князю. Но в договоре предусматривалась возможность замирения великого князя с Дмитрием Шемякой и передачи ему Суходола (ДДГ. № 45. С. 130). Следовательно, после 1440 г. Суходол мог принадлежать некоторое время Дмитрию Шемяке.
800
См.: Будовниц. С. 224–228; Зимин А.А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV–XVI в.). М., 1977. С. 42–45.
801
Постриженик Пафнутьева монастыря Иосиф Волоцкий позднее вспоминал: «А митрополит Иона о том брань положил на Пафнотья и по него послал, и на Москву его свел… и в темницу послал». Кончилось же дело тем, что «Иона-митрополит смирился и сам пред Пафнотием повинился, и мир дав ему, и дарова его, и отпусти его с миром» (Послания Иосифа Волоцкого. С. 365–366).