«1. В течение получаса гайдамакам и прочим вооруженным лицам, находящимся на почте, приступить к сдаче оружия.
2. Всех офицеров и всех посторонних на почте вооруженных чиновников арестовать до решения их дела пленарным заседанием Совета.
3. Охрана почты принадлежит караулу из равного количества красногвардейцев и сердюков[1], причем количество караульных определяется военно-революционным штабом.
4. Все оружие, находящееся на почте, сдать в распоряжение военно-революционного штаба.
5. Солдаты-гайдамаки до выяснения вопроса должны жить в казармах сердюцкого полка».
Тем временем в рядах войск Центральной рады началась сумятица.
Первыми, как обычно, дезертировали и расползлись тараканами по темным щелям всякие уголовные элементы, извечно примыкающие к той либо иной из противоборствующих сторон, чтобы половить рыбку в мутной водице, поживиться при любой возможности и любыми средствами. Пока суд да дело, они приступили к обычным своим подвигам — принялись терроризировать и грабить безоружных мирных жителей. Красногвардейцам, однако, удалось выловить немало этой нечисти.
Многие в панике покидали здание почты, переодевшись кто во что горазд, даже в женское платье.
Рядовые гайдамаки, так называемые вольные казаки и введенные в заблуждение солдаты некоторых частей также заколебались.
— Що ж цэ таке, хлопци? Невже своих же братив быты?
— Отож! Паны бьються, а у хлопцив чубы трищать…
Условия капитуляции были приняты. Гайдамацкий курень сдал все оружие — от пушек и пулеметов до винтовок и револьверов. Правда, чтобы ускорить такое разумное решение и помочь колеблющимся, пришлось все же послать парочку снарядов…
К Новому году все было кончено. Более двух десятков убитых, множество раненых — такова оказалась цена…
Скорбная песня звучит над центральным проспектом Екатеринослава. Идут по проспекту поющие — в светлых шинелях, в темных пальто. Над головами — три дубовых гроба, чуть покачиваются. В гробах — павшие бойцы Московского отряда: Шибанков, Смылига, Хомыненко.
Иосиф узнал, что у одного из них два брата погибли во время революционных боев в Москве. И еще один, четвертый, из всей семьи оставшийся в живых, шел теперь за гробом, со слезами на окаменевшем лице.
Иосиф не может больше петь, он стискивает зубы, сдвигает брови, справляется. В горе — становиться сильнее. Иначе нельзя.
Процессия задерживается у здания Совета. Давно ли здесь гремели выстрелы? Теперь звучат голоса ораторов.
— Наши братья москвичи, — доносится суровый, звучный голос председателя Совета Эммануила Квиринга, — принесли себя в жертву, чтобы всем нам проложить путь к светлому будущему…
— Мы заверяем товарищей москвичей! — надсадно, глотая слезы, выкрикивает представитель Брянского завода Аверин. — Знамя социализма будет водружено! Как бы ни свирепствовало черное воронье на Дону и Украине! Давайте же все здесь, над телами погибших товарищей, торжественно поклянемся! Никогда, что бы ни случилось, не выпускать из рук алое знамя социализма!
«Не выпустим!» — мысленно откликается Иосиф. Произнеси он сейчас это вслух — прозвучало бы уверенно и грозно. Только вместе с самой жизнью смогут вырвать у него это святое знамя — пускай попробуют!
И оружие тоже выпускать из рук нельзя. Пока не наступит тот светлый день, во имя которого отданы молодые жизни товарищей. И не давать воли слезам. В горе — становиться сильнее.
«Революция, — обращается к горожанам президиум Екатеринославского Совета, — побеждая по всей России, побеждает и в Екатеринославе…
Екатеринославский Совет, стоя на страже интересов революции, обращается к товарищам и гражданам с призывом и с приказом немедленно вернуться к мирным занятиям, нарушенным контрреволюционным мятежом…
Все магазины немедленно должны быть открыты, все учреждения немедленно должны приступить к работе, всякое промедление грозит полным разрушением хозяйственной жизни.
Совет, охраняющий революционный порядок, не допустит никаких эксцессов и погромов…
Победа за революцией!»
Иосиф разворачивает свежий номер газеты «Звезда», читает редакционную статью, дважды перечитывает то, что особенно созвучно его мыслям: «Екатеринославская битва и победа — лишь частица общей борьбы».
1
Центральная рада называла свои воинские формирования «гайдамаками», «сердюками» и «вильными козаками».