Не стали дожидаться киевляне, поднялись. Арсенальцы, как всегда, начали первыми: разоружили охрану, опоясали заводскую стену окопами и баррикадами. Сюда, к «Арсеналу», стягивались отряды повстанцев, чтобы получить оружие и боеприпасы, продукты и медикаменты. Но еще до рассвета их внезапно атаковала пехота Центральной рады, поддержанная двумя бронеавтомобилями. Атаку, правда, удалось отбить, однако противник подтянул подкрепления и блокировал мятежный завод, отрезав его от прочих районов города. От осажденного «Арсенала» во все концы и обратно, под носом у осаждающих, сновали без устали подростки с неустоявшимися голосами, сегодня добровольные связные революции, а завтра — защитники баррикад, гавроши Киева.
Киевские железнодорожники, расправившись с патрулями петлюровцев, объединились в отряд силою до трех сотен штыков. Красногвардейцы Демиевки — с деревообделочной фабрики, снарядного и пивоваренного заводов — гнали гайдамаков вдоль Большой Васильковской едва ли не до самого Крещатика, оттягивая на себя таким образом часть вражеских сил, затем объединились с путейцами и закрепились на Байковой горе, где установили несколько орудий, прикатили «максимы» и открыли пальбу по железной дороге, тревожа вечный сон погребенных в толще горы неисчислимых предков. Эта пальба вынудила торопившиеся к городу резервы Центральной рады спешно выгрузиться из эшелонов и продолжать движение в пешем строю, под прицельным огнем красногвардейских орудий и пулеметов.
И все же силы были слишком неравными.
Баррикаду за баррикадой, дом за домом, улицу за улицей неустанно штурмовали все прибывавшие и прибывавшие петлюровцы. Вражеские батареи били прямой наводкой, после чего под прикрытием броневиков устремлялась в атаку пехота. Пленных не брали, раненых пристреливали, закалывали штыками и рубили шашками. Уцелевшие повстанцы уходили проходными дворами, стараясь пробраться под защиту стен «Арсенала». В Киеве много проходных дворов…
От крепостных стен «Арсенала» отлетали желтые осколки прочного кирпича — на многие годы останутся темные оспины, покрывшие в те дни лицо революционной цитадели. И когда пролилась на белый снег красная кровь последних защитников цитадели, тогда в бледно-голубой морозной вышине, над золотыми куполами храмов, забелели здесь и там то ли неправдоподобно мелкие облака, то ли неправдоподобно крупные снежинки. Это рвалась шрапнель, посланная с левобережья подступившими к городу войсками Муравьева, с ходу взявшими Бровары и Дарницу.
…С левого берега виден был высокий правый. Над снегами сквозь прозрачные оголенные заросли светлели многочисленные храмы, увенчанные многоярусными главами, — красота невиданная. Иным храмам почти тысяча лет! Вон слева внизу — нарядный Выдубецкий монастырь. В том месте, сказывали, прибило к берегу деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, когда сбросили его в Днепр дружинники князя Владимира, и народ все бежал вослед за плывущим Перуном, еще не осознав новой веры, не в силах тотчас отречься от поверженного кумира, и кричал ему: «Выдыбай, боже, выдыбай!» А там, правее, огороженные крепостными стенами сказочные строения Нижней Лавры, над нею — Верхняя Лавра с колокольней, которую видно было за много верст до подхода к городу. Еще правее, в дымке, виднелись купола Софийского собора, Михайловского монастыря и Андреевской церкви. И за всей той красотой несказанной, в глубине города, все еще лилась кровь: добивали повстанцев.
Скорей, скорей на подмогу! Успеть бы выручить, успеть спасти! Этой великой заботой были охвачены все — от молодых командиров до пожилых ездовых, завзятые «червонцы» Примакова и донецкие красногвардейцы Жлобы, матросы Полупанова — балтийцы с черноморцами, — рабочие Москвы и Харькова, Петрограда и Полтавы, солдаты 1-го Кексгольмского гвардейского полка, 12-го и 13-го Туркестанских полков… все, кто подошел к Киеву с левого, восточного, берега и поглядывал в святом нетерпении на неприступные кручи правого. Там заняли позиции отборные части Центральной рады.
Почти три сотни пулеметов были нацелены с Киевских высот на замерзший Днепр и низкий левый берег. На колокольнях, под куполами, сидели наблюдатели с полевыми биноклями. И четыре десятка зеленоватых орудийных стволов, будто сорок драконьих голов, готовы были изрыгнуть смертоносное пламя.
Правда, не меньше орудий насчитывалось и в войсках Муравьева — тридцать легких и десять тяжелых. Это после того, как к приведенным из Полтавы на конной тяге полевым батареям присоединились поднявшие красное знамя артиллеристы Дарницкого полигона. Да еще артиллерия подошедших к станции бронепоездов… Силища! Михаил Артемьевич невольно вспомнил артиллерийские страсти под Пулковом. Усмехнулся воспоминаниям. И отдал приказ открыть огонь.