Калнин упирался. Тухачевский знал, как много сделал этот упорный комиссар для усиления большевистского влияния в 1-й армии, как велика его заслуга и в устранении оказавшегося несостоятельным бывшего командарма Харченко. Ссориться с таким комиссаром не хотелось, пришлось терпеливо разъяснять:
— Да поймите же, Оскар Юрьевич, я ведь не просто военспец, которому партия вправе не доверять и которого обязана строго контролировать. Я ведь большевик. И мы с вами должны не тратить силы на усобицы, но сообща действовать, сообща наводить в армии порядок. Который, сами знаете, пока оставляет желать лучшего. А чтобы успешно действовать сообща, надо четко разграничить функции.
Да, порядок в 1-й армии был, мягко говоря, в зачаточном состоянии. Формировалась эта армия из самых разномастных боевых групп и отрядов, присланных от многих населенных пунктов и организаций. Спаянные в уже начавшихся стычках, эти боевые единицы — каждую со своими традициями и своими капризами — еще предстояло свести в регулярные полки, беспрекословно подчиняющиеся штабу армии. Предстояло в кратчайшие сроки побороть узкоместнический гонор командиров, узкопартийные амбиции левых эсеров и анархистов. Короче говоря, наладить воинскую дисциплину, без которой не может быть и речи о серьезных боевых успехах. Ведь числились в составе 1-й армии даже такие неуправляемые части, которых следовало опасаться не меньше, чем противника. Особенно — бронепоезда и бронеотряды. Чего стóит, например, один лишь бронедивизион левого эсера Беретти…
Вот такое, с позволения сказать, наследство оставил Тухачевскому бывший командарм Харченко. Но сваливать все грехи и беды на предшественника — нет ничего проще. Покажи на деле, что сам ты не таков, исправь его ошибки и промахи, сумей то, чего не сумел он, — и тогда без лишних разъяснений каждый сам увидит, сам убедится, что предшественник был плох, а ты оказался лучше, что предшественник был не прав, а ты оказался прав и, следовательно, имеешь основания критиковать и упрекать его.
24. АЙ ДА МИТРОХИН!
Потолкавшись по пыльному казанскому базару и ничем не разжившись, Митрохин вернулся в свою часть, недавно переброшенную сюда с запада. Зря только ходил на этот суматошный базар. Другие как-то умудряются менять, а ему и менять-то нечего: даже сапог не осталось, ботинки же износились, левый каши просит, а единственную пару обмоток только успевай простирнуть да на себе же и высушить.
Не успел передохнуть, как раздалась команда к построению. Якобы сам главком Муравьев к ним пожаловать должен.
Построились на плацу перед казармой. Солнце било прямо в глаза, лютое в этом краю солнце. Развернуть бы строй, но тогда начальство в ослеплении окажется, тоже не дело.
Из-под выгоревшей фуражки текли за уши щекочущие струйки пота. Прилетела увесистая муха, крутилась перед лицом, жужжа настырно, норовила присесть ко рту поближе. Ее сдунешь — отлетит и опять лезет. Прихлопнуть бы. Но уже дана команда «смирно!». И стоишь в первой шеренге, на самом виду. Терпи, солдат, тебе не привыкать…
Подкатил автомобиль, из него вышел главком в белом кителе, осанистый такой. За ним — командиры, и один нарядный, в красной черкеске. Прошелся главком вдоль строя, приглядываясь внимательно, будто выискивал, высматривал, нет ли где непорядка хоть в чем-нибудь. В самые глаза упирался — Митрохин выдержал, только заморгал чаще и почуял, как загорелись скулы, — от этой давней напасти, приличествующей скорее барышням, вовек не излечиться.
С близкого расстояния он признал главкома, вспомнил, что видел его уже прежде, на Украине. Постарел главком с той недавней поры. Война хоть кого состарит… Вон где, оказалось, вынырнул. Тогда еще, помнится Митрохину, при Муравьеве подпоручик Лютич был. Теперь не видно, в свите незнакомые все. Может, убило Лютича, а может, еще куда подевался. Время такое, кидает людей на многие версты, раскидывает веером…
А главком уже обратно в автомобиль забрался и говорит речь. Голос зычный, а в строю тихо, слыхать хорошо.
— Товарищи красноармейцы! — выкрикнул главком новое, непривычное пока слово. — Доблестные солдаты великой русской революции! Весь мир содрогается от грозной поступи ваших железных шагов…
Ишь ты, изумился Митрохин, весь мир, выходит, содрогается. И шаги-то не какие-нибудь — железные! Это — в стоптанной, изношенной обувке. Многие кто в опорках, кто в лаптях с обмотками, у иных же одна внешняя видимость — сверху голенища и союзка, а споднизу ничего, никакой уже подошвы, считай что босиком. Интендант ихний проворовался, да двое придурков при нем пропили добро солдатское, вот и… Вчера только митинг был, хотели в расход их вывести да просто выгнали к такой-то матери. И приняли резолюцию, чтобы подобным расхитителям и пьяницам впредь не было места в рядах Красной Армии. Митрохин тоже проголосовал, резолюция ему понравилась. Только сапог из нее не сошьешь…