Переливчатый посвист встрепенул стаю упитанных псов, сбежавшихся со всех окрестностей попировать на куче специально вынесенной им требухи. Даже очищающие ров от ила и нападавшего мусора мужики подняли головы. А их внимание привлечь было совсем не просто — во рву случалось находить гребешки, ножи, а то и монеты. Но княжий двор оставался безмолвен. Витязь покачал головой и свистнул еще раз. В надвратной башне зашебаршились. Из узкой бойницы свесилась длинная козлиная бородка в три волоса, над которой подозрительно поблескивали маленькие свиные глазки. Явно не из караула, из чиновного люда скорее. Тиун[3] али дьяк. В бороде открылась гнилозубая щель.
— Кто таков и зачем пожаловал? — донеслось сверху.
От такой наглости витязь аж оторопел.
— Как кто таков? Это ж я, Ягайло! По княжьему велению, пред его очи.
— А ну, грамоту покажи, — подозрительно перекосилось свиное рыло.
— Нету грамоты! Акимка сам приезжал на вечерней зоре, изустно передал. Найди его да спроси, коль мне не веришь.
Голова нырнула обратно в бойницу. Ягайло подождал еще минуту, перекинул ногу через луку седла и, подойдя к воротам, ударил в них пудовым кулаком.
— Открывайте, черти, чтоб вас!
Наподдал ногой для верности.
За воротами завозились. В бойницу снова высунулось свиное рыло и затрясло бородой.
— Почто шум поднял, витязь? — проблеял тиун.
— Не привык я, чтоб меня в палаты звали, а потом от ворот поворот давали! — Витязь снова бухнул ногой по тяжкой створке.
— Обожди воин, не гневись. — Тон человека стал не таким колючим, примирительным. — Сейчас в палатах разберутся.
Витязь гневно хмыкнул и присел на большой камень неподалеку. Сорвал травинку, скусил мягкий зеленый стебель и задумчиво пожевал. Сплюнул зеленым на зеленое. К Ягайле подковылял большой пегий пес с вислыми ушами. Он прихрамывал на переднюю лапу и вид имел несчастный и просительный.
— Прости, брат, у самого росинки маковой во рту не было, — почесал его за ухом Ягайло.
Пес прикрыл глаза и тяжело вздохнул.
— Правда нет, — сокрушенно покачал головой Ягайло.
Тот, почувствовав скрытую в этом мощном теле любовь к зверям собачей породы, закатил под лоб карие глаза и бухнулся на спину. Растопырил лапы и бесстыдно подставил розовое брюхо. Ягайло улыбнулся уголком рта и почесал песьи ребра. Пес дернул ногой от удовольствия и вывалил прямо в пыль длинный розовый язык.
Рядом с его головой ударило в землю тяжелое подкованное копыто. Облаком поднялась пыль. Пес как ошпаренный вскочил на четыре лапы и стрепетнул прочь, куда и хромота девалась. Ягайло посмотрел в черные, горящие злобой глаза своего коня.
— Ты чего, Буян? — удивился он. — Я ж ничего, а он тоже в любви и заботе нуждается, вишь хворый какой-то, несчастный, хоть и здоровый, аки теленок.
Конь презрительно фыркнул, развелось, мол, тут всяких.
За воротами заскрипел поднимаемый брус. Створка приоткрылась ровно настолько, чтоб пропустить человека и его коня. Ягайло поднялся на ноги, взял Буяна под уздцы и повел на двор. Там его встретил расхристанный и всклокоченный Акимка в сопровождении двух ратников с бердышами.
— Прости, Ягайло, заставь этих буквоедов Богу молиться — они себе лбы порасшибают. Велено им, видишь ли, только с личного поручения князя, они и… Прибежали… Я им говорю пустить, а они — нет, говорят, сам приходи. Ничего сами решить не могут, чихнуть без соизволения боятся, чиновное племя!
Он зло пнул кадушку, поставленную для караула. Ковш стукнул о край, разгоняя по воде круги.
— Да чего тут у вас стряслось-то? — спросил донельзя удивленный таким поведением не по годам вострого умом и рассудительного стряпчего Ягайло.
Тот открыл было рот, но подозрительно глянул на ратников, окинул внимательным взором верхушку стены и махнул рукой:
— В палаты пойдем, там тебе все расскажут.
Витязь пожал плечами, бросил одному из ратников повод и, велев, не расседлывая, напоить, поспешил за Акимкой, который стремительно несся к стрельчатому входу в княжьи покои. Догнал у самой двери и пошел вровень. После зарождающегося снаружи зноя извечная прохлада каменных палат была даже приятна. Только затхлый плесневый запах, вроде бы едва заметный, но не забиваемый ни восточными благовониями, ни кухонными ароматами, тревожил, намекал на плохое. Челяди тоже видно не было, лишь доносились издалека шепотки да топанье пяток, говорящие о ее присутствии.