Воск с огнем горячим сроден: Светит, — свет тот благороден. Но с водою он не сходен: в воду пал, и вдруг погас. Если в ком есть огорченье, он составит заключенье, Что в другом. Мое горенье мог бы ты понять сейчас.
Все, что было здесь со мною, расскажу тебе, не скрою. Правосуден будь со мною, поразмыслив обо мне. Ждал тебя я там сначала. Но пещера раздражала. В ней простора было мало. Я к равнине на коне.
Тростником мой путь измятым. Пробираюсь этим скатом. И с пантерой вижу льва там. Любовался ими я. Лик казался их влюбленным. Сразу стал я восхищенным. И лотом я был смущенным. Ужаснулась мысль моя.
Здесь на скате, над равниной, были двое те картиной Двух влюбленных, сон единый. Лев с пантерой был мне мил. И потом меж них сраженье, и борьба, и озлобленье. Он за ней. Того виденья вынесть — я не в силах был.
Раньше весело играли. В ссоре бешеными стали. Лапы резко ударяли. Смерть была им не страшна. Вдруг в пантере обомленье, словно в женщине смущенье. Лев погнался. Раздраженья в нем кипучая волна.
Я не мог им любоваться. За любимой так погнаться?И терзать ее, и драться? Нет, такая удаль — срам.Меч блеснул мой обнаженный, и копьем он был сраженный.С головой своей пронзенной, он простился с жизнью там.
Меч я в сторону бросаю. Прыг к пантере, и хватаю, — Я обнять ее желаю, в честь моей, в ком все — мое. Но на то движенье веры — рев и когти мне пантеры. Это было мне — вне меры. Тут убил я и ее.
Я искал пожар тот страстный укротить. Порыв напрасный.И во мне тут вспыхнул властный гнев. Изранен весь мой лик.Хвать и в землю. Стихла злая. Вспомнил милую тогда я.Но душа — во мне. Страдая, разрешил я слез родник.
Видишь, брат мой, что со мною. Как же боль мою укрою? Жизнь мне бремя. Но судьбою присужден я длить мой час. Жизни нет, а жизнь все длится. Смерть прийти ко мне боится».Смолк. И слез поток струится. Сколь печален тот рассказ.
25. Сказ о том, как направились Тариэль и Автандил к пещере и как увидели они Асмат
Видеть это горе было — боль души для Автандила. Но сказал: «Еще есть сила. Потерпи. Всему есть час. Милосердье есть у бога, хоть твое страданье строго. Будь вам разная дорога. Он в любви не свел бы вас.
Кто в любви, с ним злоключенье, в жизни знает огорченье. Но, узнав сперва мученье, знает после радость он. У любви свои законы: в смерть ведет, и будит стоны. Обезумлен ей ученый, — неученый научен».
Так, поплакавши, отбыли. По равнине серость пыли. До пещеры путь стремили. Встречу им бежит Асмат. Были слезы, целовались. С плачем нежно обнимались И вестями обменялись. Верный верных видеть рад.
Говорит Асмат: «Могучий боже! Ты, в ком гром и тучи. Ты, как солнце, лаской жгучей, нас наполнил, дал нам сил. Как, хваля, могу с хвалою достохвальной пред тобою Быть? Стократною слезою ты меня не истребил».
Тариэль сказал, вздыхая: «О, сестра моя! Родная!Слезы вечно проливая, я скорблю о том же здесь.Знали радость, — с ней мученье. В том судьбы постановленье.О тебе лишь сожаленья, а не то б я в смерти — весь».
Если жажда мучит злая, кто же здравый, пить желая, Брызжет, воду проливая? Слезы льются как ручей, Если влагу кто иссушит, смерть придет и все разрушит. Ах, печаль язвит и душит. Нет жемчужины моей».
Также в сердце Автандила вспоминанье больно было. «О, заря! Златая сила! Без тебя живой ли я? Без тебя и жизнь томленье. Как сказать мои мученья? И какой тоской горенья сожжена душа моя.
Роза как без солнца станет расцветать и не завянет?И каким удел наш глянет, если солнце за горой?Дух во мне единоверца со цветами. Вянет сердце.Все ж, есть где-то к встрече дверца. Каменей, но будь собой».
Душу вздохом утишили, хоть огонь был в полной силе. Больше слов не говорили. В том же, сердцем, и Асмат. Жара также в ней не мало. Шкуру барсову постлала. Сели. В них печаль устала. И светлее говорят.
Хорошо бы хлеба-соли. Да в такой живут тут доле, — Хлеба нет, а мяса боле, и поменее гостей. Тариэля угощают. Тело пищи не вмещает. Пожевал кусок, — бросает. И конец трапезе всей.
Нет отрады в слове спора, — есть уютность разговора. Сердце с сердцем может скоро сговориться в час любой. Вот в беседе много чары. Замолкают тут пожары. И судьбы сносней удары в миге радости живой.
Эту ночь те львы, герои, говорили про былое. День пришел, — беседа вдвое многословна и полна. Все друг другу рассказали, что там было в чужедали. Обещанья подтверждали, клятва вновь меж них дана.