Дай теперь мне изъясненье слов своих и возмущенья. Чем грозил он? Нетерпенье говорит через меня». И обняв его колени, Фатьма молвит: «Лик свершений! Больше нет моих мучений. Ныне выйду из огня.
Не возникнет путь к изменам. Я теперь с моим УсеномИ с детьми, не смята пленом, не погибну в жалкий час.Льва хвалить, все будет мало. Кровь пролив, ты вырвал жало.Все поведаю с начала. Слушай долгий мой рассказ.
35. Сказ Фатьмы к Автандилу о Нэстан-Дарэджан
Есть у нас обыкновенье, в этом граде в день рожденья Года нового — забвенье всяких дел, торговли нет. В путь никто не выезжает. Всяк себя да украшает. И владыки назначают пышный царственный обед.
Мы идем, народ торговый, ко двору, для встречи новой, Поднести дары готовы и принять их от царей. Девять дней звучат кимвалы, тамбурины. Старый, малый. В мяч играют. Праздник алый. Копья, смех и бег коней.
Муж, Усен мой, над купцами, я над женами, и сами Все мы знаем, тешась днями, всей согласною толпой. Те, что бедны и богаты, дар царице, к ней в палаты. И, весельем все объяты, возвращаемся домой.
Новый год — в лучах денницы. Мы с дарами до царицы. И она своей сторицей дар дает богатый нам. Послужили и не служим. Веселимся, а не тужим. Все друг с дружкой, а не с мужем, забавляемся мы там.
Вечер. Вышла я до сада. Жен купеческих мне надо Занимать. И нам услада — в пеньи радостных певцов. Было песен там немало. Как ребенок, я плясала. Цвет волос я изменяла, облеклась в другой покров.
Были там в саду чертоги, и возвышены и многи. Стоя в каждом на пороге, можно море созерцать. И из окон видно море, в голубом его просторе. Там в веселом разговоре вся в пирушке наша рать.
Все себя там веселили. Пир наш длился в полной силе.Вдруг, когда мы ели-пили, без причины млею я. Увидав недомоганье, эти сестры ликованьяРаспростились. И молчанье. В сердце сажа — как струя.
В сердце грусть свой мрак внедрила. Вот окно я отворила.И тоски растущей сила отошла, дышать могу. Что-то малое, мелькая, зверь ли, птица ли морская, В море бьется, достигая края волн на берегу.
То, что в дали, с влагой ходкой, было птицей, вблизи четкойНа прибрежьи стало лодкой. Черных два по сторонам Человека. Лица черны. Вид внимательно-дозорный. Женский лик меж них, в узорной ткани. Видно все глазам.
Изнутри я наблюдала. Лодка к берегу пристала,Против сада. Против вала переменный быстрый бег.Вышли, смотрят, вражья сила их нигде не сторожила.Все безгласно как могила. Спит и зверь, и человек.
Ларь из лодки вынимали. Крышку бережно снимали. И в красивейшей печали вышла дева как в мечте.Изумрудно облаченье. Черной ткани затененье Вкруг лица. Зари явленье не сравнится в красоте.
Дева лик свой повернула, молний щек ко мне блеснула,Светом в небо заглянула, в светах тихая гроза. Я завесой дверь прикрыла, и меня не видно было. Так лучей горела сила, — я прищурила глаза.
Четырех рабов зову я. Наказав, им говорю я:«Красоту красот воруя, что индийцы держат здесь?Тихо, быстро доходите. Не бегите, а скользите.Продадут, тогда купите. Вот вам клад, отдайте весь.
Если ж нет, их не жалейте. Взять ее, а их убейте. Сделать ловко все сумейте. Чтоб сюда прийти с луной». И невольники скользили. Начат торг, не уступили. Были черные не в силе. Лик у них был очень злой.
Я с высокого предела из окна на них глядела.Вижу все. Кричу им: «Смело! Смерть им!» Вмиг, средь тишины,Прочь им головы, по плечи. В море, там иные речи.И к красавице до встречи. С нею вместе от волны.
Эти чары, упоенье, как вложу я в восхваленья? Где найду я ей сравненья? Солнце — солнце лишь для глаз. А она и в сердце, светом, разожженным и согретым, Солнцем, в пламенях одетым, солнцесветла каждый час».
Фатьма лик свой рвет ногтями. Слезы витязя — ручьями. Лишь о ней полны мечтами, что безумным дорога. Вот, друг другом позабыты. С ней, далекой, мысли свиты. Слезы глаз их вновь излиты на нежнейшие снега.
Так наплакались, что больно. Автандил сказал: «Довольно. Продолжай». И Фатьме вольно длить сказание свое.«Все ей дать, казалось мало. Всю ее я целовала. Утомила, обнимала. Полюбила я ее.
Говорю ей, вопрошая: «Из какого рода, края? Солнцесветлость золотая. Как до черных тех рабов Ты от гроздей звезд спустилась? Посмотрела, омрачилась И ни слова. Только лилось, слезных, сто из глаз ручьев.
За вопросом я с вопросом. Счета нет нежнейшим росам. По агатовым откосам из нарциссов льется ток. И рубины влагой мочит, хрустали продленьем точит. Ничего сказать не хочет. Я сгорела. Хоть намек.
Вот промолвила, вздыхая: «Ты мне мать. Ты мать родная. Что б сказать тебе могла я? В чем бесплодный мой рассказ?Сказка в долгий час ненастья. Ты являешь мне участье, Но всевышний мне злосчастье умножает каждый час».