Перебравшись через речку, Автандил поехал чащей.
Наводил на сердце скуку шум осоки шелестящей.
Сила рук его иссякла, помутился взор горящий,
Черной порослью покрылся лик унылый и скорбящий.
И решил он возвратиться, надрывая стоном грудь,
И коня в глухие степи поспешил он повернуть.
Без людей он целый месяц продолжал печальный путь,
И охота на животных не влекла его ничуть.
Одичав в сердечной муке, продолжал он жить в томленье,
Но, как всякий сын Адама, вдруг взалкал в уединенье,
И длинней руки Ростома он стрелу пустил в оленя,
И костер в глухой трущобе он развел без промедленья.
Он пастись поставил лошадь и, насытившись дичиной,
Шестерых людей увидел, проезжающих долиной.
"То разбойники, — решил он, — те, что грабят люд невинный,
Кроме них, никто не ездит в этой местности пустынной".
Взяв оружье, поспешил он, чтобы встретить их вдали.
Там два мужа бородатых безбородого вели.
Безбородый был изранен, был в крови он и в пыли.
Рвался дух его из тела, улетая от земли.
"Вижу я, — воскликнул витязь, — что живете вы разбоем!"
"Нет, — ответили пришельцы. — Помоги нам, зверобоям!
Если ж ты помочь не можешь, посочувствуй нам обоим,
Плачь сегодня вместе с нами, ибо жалости мы стоим!"
Автандил подъехал ближе, и, рыдая, люди эти
Рассказали, как в дороге был изранен путник третий:
"Витязь, мы — родные братья, одного отца мы дети,
Город, нам принадлежащий, расположен в Хатаети.
Мы о месте этом диком услыхали от людей
И пришли сюда с дружиной многочисленной своей.
По горам и по долинам мы скитались тридцать дней.
И немало на охоте постреляли мы зверей.
Оказались мы в дружине наилучшими стрелками,
И великий спор внезапно разгорелся между нами.
"Я искусней всех стреляю!", "Я — сильнейший между вами!" —
Так мы трое препирались неразумными словами.
Отвезти оленьи шкуры поручили мы дружине
И решили состязаться без загонщиков отныне.
Мы условились, чтоб каждый лишь по той стрелял дичине,
След которой заприметит на горе или равнине.
Отослав домой сегодня многочисленную рать,
Только трех оруженосцев мы с собой решили взять.
Мы зверей стреляли в поле, в чаще рыскали опять,
Не давали мы пернатым над собою пролетать.
Вдруг пред нами некий витязь появился на поляне.
Мрачный ликом и печальный, восседал он на Мерани.
Был закутан в шкуру тигра; в меховом своем тюрбане,
Он сиял такой красою, о какой не знали ране.
Нестерпимые для взора он метал очами грозы.
Мы сказали: "Вот светило, погрузившееся в грезы!"
Мы схватить его хотели, мы дерзнули на угрозы,
Оттого-то мы и стонем, проливая эти слезы.
Я мечтал тогда, как старший, чтобы всадник стал моим,
Средний брат очаровался скакуном его лихим.
Младший жаждал поединка. Мы помчались вслед за ним.
Но спокойно ехал витязь, горделив и нелюдим.
Лал и жемчуг драгоценный розы уст его скрывали.
Погруженный в размышленья, был он в горе и печали.
Он на нас не бросил взгляда, но когда мы закричали,
Плеть тяжелую приподнял и поехал молча дале.
Отстранив меня рукою, младший крикнул супостату:
"Стой!" — и к витязю рванулся, не подумав про расплату.
Витязь встретил нападенье, не притронувшись к булату:
Златокованою плетью раздробил он череп брату.
Он одним ударом плети череп юноше разбил,
Он свалил его на землю без сознанья и без сил,
Он смешал беднягу с прахом, оскорбленья не простил
И умчался, горделивый, как светило из светил.
Он назад не возвратился, не промолвил он ни слова.
Вон он движется, как солнце, скрыться в облако готово!"
И скиталец в отдаленье вдруг заметил вороного —
Дивный всадник солнцеликий перед ним явился снова.
И ланиты Автандила слезы больше не кололи:
Не напрасно на чужбине он отведал горькой доли!
Кто желанного достигнет, пострадав в земной юдоли,
Тот уже не вспоминает о своей минувшей боли.
"Братья, — он сказал, — я странник, потерявший свой приют.
С милой родиной расставшись, я искал скитальца тут.
Вы его мне указали, душу вынули из пут,
Пусть за это вам сторицей силы неба воздадут!