Так они два дня, две ночи продолжали этот путь,
Оба не пили, не ели, не хотели отдохнуть.
Ни на миг очей усталых не могли они сомкнуть,
Лишь бесчисленные слезы упадали им на грудь.
Лишь на третий день под вечер, в горной местности далекой,
Добрались они, скитальцы, до пещеры одинокой.
Под горой река шумела, окруженная осокой,
Подпирая свод небесный, рядом лес стоял высокий.
Витязь, речку переехав, поскакал по горным склонам,
Автандил коня поспешно привязал под старым кленом,
Сам на дерево взобрался и, припав к листам зеленым,
Стал следить из-за укрытья за скитальцем истомленным.
Только витязь в шкуре тигра чащу леса миновал,
Дева в черном одеянье появилась возле скал.
Слез поток неудержимый из очей ее бежал.
Витязь спешился и деву, наклонясь, поцеловал.
Он сказал: «Асмат, сестрица, мост надежды рухнул в море.
Не найти нам больше девы, безутешно наше горе!»
Витязь в грудь себя ударил и замолк с тоской во взоре,
И в ответ ему рыдала дева в траурном уборе.
Рвали волосы безумцы, чаща пасмурнее стала,
Утешал скиталец деву, дева друга утешала,
Эхо сотней отголосков их стенанья повторяло, —
Автандил следил за ними и дивился им немало.
Успокоившись, девица снова сделалась бодра,
Отвела коня в пещеру, где не мучила жара,
Расстегнула панцирь другу, как любимая сестра,
И в пещеру с незнакомцем удалилась до утра.
Автандил тревожно думал: «Как от них добиться слова?»
Дева в черном одеянье на рассвете вышла снова
И обмыла на дорогу и взнуздала вороного,
Принесла вооруженье незнакомца молодого.
Снова этот незнакомец уходил от Автандила!
Дева плакала, прощаясь, в грудь себя руками била.
Обнял он ее, целуя, на Мерани сел уныло,
И опять его подруга в путь-дорогу проводила.
Сходный с запахом алоэ ощущая аромат,
Автандил из-за деревьев осторожный кинул взгляд.
Видит: витязь солнцеликий безбород, едва усат,
Но и львы ему, как видно, не опаснее ягнят.
Всадник, с девою простившись, ехал старою тропою,
Через заросли осоки степью двигался глухою.
Автандил ему дивился, рассуждая сам с собою:
«Бог мне это все устроил всемогущею рукою!
Мог ли од устроить лучше, чтоб помочь в опасном деле?
Дева тайну мне откроет, о моем узнав уделе.
Я и сам открою деве, как я мучился доселе,
Чтоб не биться с незнакомцем в этом каменном ущелье».
Слез он с дерева и быстро переехал речку вброд,
И приблизился к пещере, где зиял открытый вход.
И опять навстречу вышла дева, полная забот,—
Верно, думала бедняжка, что вернулся витязь тот.
Но при виде незнакомца, осененная догадкой,
Дева кинулась в пещеру, чтобы скрыться в ней украдкой.
Автандил настиг беглянку и схватил могучей хваткой,
И она пред ним в испуге заметалась куропаткой.
Вырывалась и кричала, на пришельца не глядела,
Угодив к орлу в неволю, подчиниться не хотела,
Все какого-то на помощь призывала Тариэла,
И не мог ей долго витязь своего поведать дела.
Он твердил ей: «Успокойся! Я — простой Адамов сын!
Видел я, как роза мая увядает средь долин.
Расскажи, открой мне тайну, кто он, этот райский крин?
Зла тебе я не желаю, нужен сердцу он один!»
Дева, словно размышляя, говорила сквозь рыданья:
«Если в здравом ты рассудке, брось напрасные старанья!
Не простое это дело — описать его деянья,
Невозможного не требуй от меня повествованья.
Для чего, не понимаю, вышла я к тебе навстречу!
Описать перо не в силах эту душу человечью.
«Расскажи!» — ты мне прикажешь. «Нет! — стократно я отвечу.—
Не от счастья льются слезы, вот что я тебе замечу».
«Дева, ты меня не знаешь! Я объехал целый свет,
Тщетно витязя искал я и немало вынес бед.
Наконец тебя нашел я, — умоляю, дай ответ,
Расскажи про незнакомца: без него мне счастья нет!»
«Кто ты, витязь неизвестный? — зарыдала дева снова.—
В час, когда исчезло солнце, ты страшней мороза злого!
Мы с тобою длить не будем спора этого пустого.
Поступай со мной как хочешь, — не скажу тебе ни слова».
Витязь, деву заклиная, пал пред нею на колени,
Но, ни слова не добившись, изнемог он от молений,
И, объятый лютым гневом, прекратил мольбы и пени,
И клинок занес над девой в беспримерном исступленье.
«Ты умножила, — сказал он, — муку смертную мою!
Неужели ты не видишь, почему я слезы лью?
Коль не скажешь мне ни слова, бог свидетель, — пусть в бою
Так же недруг мой погибнет, как и я тебя убью!»
«Витязь, — дева отвечала, — средство выбрал ты дурное.
Рассказать тебе при жизни не могу я о герое.
Если ты меня заколешь, непреклонней буду вдвое.
Ибо что тебе откроет тело девы неживое?
Почему же ты не хочешь прекратить своих попыток?
Говорить мне запрещает горя вечного избыток.
Лучше ты меня прикончи, толку нет от этих пыток.
Разорви меня без страха, как ненужный людям свиток!
Ты не думай, что кончина мне, страдалице, страшна.
Море слез моих осушит, благодатная, она.
Жизнь моя — пучок соломы. Велика ли ей цена?
Что еще, тебя не зная, я сказать тебе должна?»
И тогда подумал витязь: «Чтобы нам договориться,
Нужно выбрать новый способ, ибо старый не годится».
Отпустил он незнакомку, дал слезам своим излиться
И сказал: «Зачем я, глупый, огорчил тебя, девица!»
Сел он в сторону, заплакал, не сказав ни слова боле.
Дева, сумрачная ликом, о своей грустила доле.
Были залиты слезами розы, выросшие в холе.
Наконец она вздохнула и смягчилась поневоле.
Зарыдала, пожалела незнакомца всей душой,
Но молчала, как и прежде, и была ему чужой.
Автандил заметил это и с поникшей головой
Встал пред девой на колени и воскликнул сам не свой?
«Дева, больше о доверье я молить тебя не смею!
Огорчил тебя я тяжко и об этом сожалею.
Но прошу тебя я, сжалься, будь заступницей моею,
Ибо семь грехов, не меньше, отпускается злодею.
Пусть слова мои вначале были гневны и сердиты,—
Пожалеть миджнура надо, вот что, девушка, пойми ты!
Без тебя мне в этом мире не останется защиты.
Душу я отдам за сердце, лишь меня не оттолкни ты!».
Лишь услышала девица на любовь его намек,
Во сто раз печальней стала, проливая слез поток.
И от горести сердечной цвет ланит ее поблек,
И моленья Автандила наконец услышал бог.
Витязь понял: не случайно горем девушка объята,
Видно, девушку тревожит участь горестная чья-то!
Он сказал: «Жалеть миджнура даже враг обязан свято,
Ведь миджнур стремится к смерти, если к жизни нет возврата.
Я — миджнур, невольник страсти, в жизни мне ничто не мило.
Твоего ищу я друга по велению светила.
Там, где был я, даже туча никогда не проходила.
Но нашел сердца я ваши, и ко мне вернулась сила.
Образ витязя ношу я в глубине души моей.
Ради витязя скитаясь, я не вижу светлых дней.
Возврати же мне свободу, вырви душу из цепей,
Дай мне жить во имя счастья, а не можешь, так убей!»
И тогда девица стала благосклоннее, чем ране:
«Ты придумал лучший способ исцелить свое страданье.
Раньше спорил ты со мною и привел в негодованье,
А теперь нашел ты друга в столь великом испытанье.
Ты любовью заклинаешь, чтобы встретились вы, братья,
Как сестра, тебе, миджнуру, не способна отказать я.
Значит, здесь тебе усердно обещаюсь помогать я,
Значит, жизнь отдам тебе я, — что еще могу отдать я!
Если будешь ты отныне мне послушен навсегда,—
Знай: того, кого ты ищешь, повстречаешь без труда.
А поссоришься со мною — он исчезнет без следа,
И свершить своих желаний ты не сможешь никогда».
«Это дело, — молвил витязь, — сходно с притчею старинной:
Два каких-то человека шли дорогою пустынной.
Вдруг один, упав в колодец, стал захлебываться тиной,
А другой воскликнул сверху, воспылав душой невинной:
«Подожди меня, приятель! Нам не время расставаться!
Я пойду искать веревку, чтоб наверх тебе взобраться».
Тот, кто был внизу, в колодце, поневоле стал смеяться:
«Как могу не подождать я, если некуда деваться?»
Ты судьбы моей веревку держишь, милая сестра!
Если ты не пожелаешь, не увижу я добра.
Ты — бальзам больному сердцу. Сжалься, девушка, пора!
Кто с петлей на шее ходит, коль душа его бодра?»
«Витязь, — девушка сказала, — мне приятны эти речи.
Многих ты похвал достоин за свое чистосердечье.
Вижу я, что ты немало пострадал до нашей встречи.
Но не вечно будут длиться испытанья человечьи.