Мастера, работавшие на крепостной стене, назывались «огородниками», а выкладывали потайные ходы уже в звании каменотесов, ибо там, внутри, им приходилось подгонять каменные глыбы, спиливая и подтесывая.
Вообще-то стену вокруг Кромника начали строить не с одной угловой башни или потайного хода, а одновременно по всем трем линиям, разделенным на боярские участки.
Строили наперегонки, стремясь перещеголять друг друга по красоте отделки и внешнему виду каждой башни, а стены делали такими ровными, чтобы приятно было погладить ладонью.
Каменотеса Ефима Дубка князь Владимир отмечал особо - могучие плечи, мускулистая грудь и длинные руки, похожие на клешни рака. Хотя ноги казались короткими и кривоватыми. Издали он казался неуклюжим, неправильного сложения, но вблизи сразу обращал на себя внимание голубыми бесхитростными глазами, рыжими волосами и курчавой русой бородой. Трудиться Ефим мог без устали днем и ночью, работал за двоих и к тому же был очень силен. Однажды у рабочего, везшего тачку с грузом на выброс, застряло колесо в земляном обвале: объехать нельзя, надо срывать обвал. Ефим, поплевав на ладони и отстранив рабочего, взялся за ручки и буквально протаранил тачкой преграждавшую кучу земли, снова образовав проезд.
- Ай да дубок! Силища.
С тех пор будто забыли, что каменотеса звали Ефим - Дубок да Дубок. Иногда и Владимир забывался и тоже называл его так: князь поставил его старшим над каменотесами.
Трудились зиму, и лето, и осень… Каменная стена с девятью башнями шириной от четырех до шести локтей и длиной почти в две тысячи верст опоясала Кромник, вобрав в себя по берегу реки Неглинной соборы Спас на Бору и Успенский, Чудов монастырь, возникший на земле, где стоял ордынский баскакс-кий двор, подаренной митрополиту Алексию ханшей Тайдулой за свое прозрение, церковь Иоанна Лест-вичника, а по берегу Москвы-реки Архангельский собор. Почти равнобедренным белокаменным неприступным треугольником встала стена, явив собою символ первой настоящей победы Дмитрия, верящего: как скрепила эта стена разлетающиеся отсюда веером дороги, так скрепит он своей твердой властью мощь всея Руси…
Но тайну стены следовало охранять. Поэтому после завершения строительства старший над всеми работами боярин Андрей Свибл вызвал к себе князя Владимира и произнес:
- Знаю, Владимир, нелегко тебе будет по молодости своей сделать то, что я сейчас тебе скажу… Но надо! Во имя сохранения тайны, во имя безопасности великокняжеской власти. Крепись и мужайся! Тебе, Владимир, с рындами следует вывести в лес всех, кто клал потайной ход, и убить.
- И Дубка?! - невольно вырвалось у князя.
- И его тоже…
- А что мы скажем Стефану Пермскому? Это ведь он, как ты знаешь, из своих сибирских мест прислал к нам этого умельца-каменотеса?.. Стефан - лучший друг игумена Сергия Радонежского. Может быть, посоветуемся с великим князем?
- Только не это! Дмитрий Иванович не должен ведать, как поступим мы с теми, кто знает о месте потайного хода…
- Боярин, в грамоте проповедник Стефан Пермский пишет, что Ефим Дубок знает и еще одну тайну - тайну Золотой Бабы, о которой рассказал ему язычник Пам… В этой Бабе золота несколько пудов, и она бы нам пригодилась на государственные нужды…
- Ее еще нужно найти, княже, в диких лесах пермской земли… А язычник Пам велел Ефиму эту тайну хранить… - возразил боярин, - Я пытался выведать её у Дубка, но он молчит… И вряд ли скажет… Так что он тоже должен умереть, как все.
- Боярин! - взмолился князь. - Дай срок, может, мне он расскажет о Золотой Бабе. Придет время для этого… Давай посадим его пока на цепь в подземной келье монастыря Параскевы Пятницы… Я хорошо знаю тамошнего игумена.
Свибл помолчал, пожевал кончик длинного уса и сдался:
- Хорошо… Сажай на цепь. А там - посмотрим. Но остальных…
После того как дружинники убили рабочих и каменотесов, трудившихся в потайном ходе, приснился князю Владимиру сон: объезжая стену Кромника, вдруг увидел, как в одном месте на белых камнях проступило огромное красное пятно. Приложил руку к пятну и обнаружил на ладони кровь…
«Господи, прости, Господи!» - проснувшись, князь лихорадочно начал креститься.
Неужели всегда то хорошее, что делается на Руси, станет сопряжено с кровью?..
Просидев на цепи не один год, Дубок сумел пробудить к себе жалость у немого Еремия, которого приставили к бывшему каменотесу; с его помощью освободился он от оков и ушел.
Убедившись, что погони за ним нет, свернул на дорогу, идущую через лес, и прислушался. Веселил душу даже простой напев птахи, свобода веселила! Но тут до слуха донесся топот, будто конь бежал, но только слышен был не цокот копыт, а как бы шлепанье. И, о чудо! Дубок увидел медведя, а верхом на нем монаха с сумой через плечо. То был Якушка из обители Сергия Радонежского, посланный Преподобным в монастырь Параскевы Пятницы.
«Медведь-то ручной! Как бы он мне пригодился…»
Не долго думая, Ефим схватил лежащий на земле огромный сук и, подскочив сзади, ударил по голове беспечного Якушку; тот, сидя на звере, еще и песенку пел.
Медведь обнюхал своего, уже мертвого, наездника и как ни в чем не бывало отошел в сторону. Ефим вытащил из доставшейся ему сумы хлеб, огурцы, жареную рыбу, поел сам, покормил медведя. Потом вырыл возле дерева яму, положил Якушку на дно ямы, укрыл его с головой подрясником и закопал. Сел на лесного зверя, приученного возить человека, и поехал в сторону Рясско-Рановской засеки, где однажды бывал по поручению Стефана Пермского.
Рясско-Рановская засека - так называемая засечная черта московского государства, хорошо укрепленная пограничная линия, составленная из деревянных, а позже каменных крепостей - сторожей, между которыми делались завалы из полусрубленных деревьев (засеки) и земляные валы, глубокие рвы, заполнявшиеся водой.
Засеки, рвы и валы являлись как бы связующим звеном между естественными препятствиями - реками, озерами, болотами и оврагами. А там, где не было лесов, ставились надолбы, частоколы. Все это называлось «Придонской Украиной», через которую пролегали сакмы - сухопутные дороги из Москвы, через Оку, реку Вёрду, в Дикое поле.
Сама Рясско-Рановская засека проходила мимо Пронска, лесного городища Скопина, Петровской и Городецкой слобод, рясского поля, по реке Ранове, озерам Черному и Пятницкому, мимо сел Милославское, Чернавы и Гаи.
На сторожах несли не только дозорную службу, но вели разведку: сторожевые русские конники далеко выезжали в степь, всякое перемещение по Дикому полю ордынских войск становилось известно русским князьям заблаговременно. Также стороже вменялось в обязанность вести борьбу с разбойниками, которых было немало.
Теперь Ефиму ничего не оставалось, как ехать к татям. Авось примут неприкаянную душу. Научился тесать зубилом, научится владеть и кистенем…
Когда же вступил в разбойничью шайку атамана по прозвищу Коса, вскоре освоил и лук - метал стрелы не хуже любого кмета[38], кистенем мог запросто расщепить молодое дерево, а уж голову проломить - это как пить дать. Да и мечом рубил не хуже княжеского дружинника.
А в памяти нет-нет да и всплывал подмосковный лес, уже тронутый золотом осени, побитые стрелами землекопы и каменотесы, вкрадчивый голос и, что обидно, неестественно честный взгляд серых глаз князя Владимира, которого Ефим успел полюбить за время работ, но который приказал заковать Дубка. Страшная злоба тогда охватывала Дубка с головы до ног: «Проклятые, креста на вас нету!»
«Проклятые!!!» - кричала душа Ефима, но в утешение возникали перед глазами белокаменные стены Кремля, крепкие башни с узкими бойницами, тайный ход.
«Во славу народу русскому, - твердил про себя Дубок и даже жалел и князя Владимира, и Дмитрия Ивановича, которого видел несколько раз. - Не для вас мы все это строили… Пусть и жизнью поплатились мои сотоварищи, пусть мертвы они телом, но живы их творения и будут жить в веках… думаю, что и меня бы не пожалели, если бы не знали боярин Свибл и князь Владимир о Золотой Бабе - великом чуде Пама-язычника, в землях которого обращает в христианскую веру Стефан Пермский. Только можно ли сейчас говорить вообще о вере?.. Ладно, я-то свободен! И друг мой - зверь лесной, и птица, которую я кормлю прямо со своих ладоней…»
[38] Так называли воина, но в основном воина-разбойника, татя.