Стефан и прижавшаяся к нему Акку с ужасом смотрели на все происходящее внизу. Вот разбойники покончили с безоружными людьми и стали обдирать с елей шкурки соболей и песцов и золотые пластинки. Особенно отличался один из них, гибкий, стройный юноша. Он-то и привязал Пама к дереву, сорвал с него шубу, что-то кричал, затем несколько раз ударил по лицу. По груди Пама полилась из носа кровь. Акку вскрикнула и бросилась вниз. Стефан не успел ухватить её за полу шубки.
«Куда? Зачем? Разве спасешь теперь Пама?! Белая Лебедь, они надругаются над тобой… А потом убьют. Что же делать? Они требуют, чтобы Пам указал им местонахождение золотого идола. Будь проклято это золото!»
Стефан забежал в землянку, вытащил лук и стрелы. Как долго не брал он его в руки, а раньше был хороший стрелок - в обители Святой Троицы учились монахи и воинскому делу…
Стефан потрогал тетиву - она издала мелодичный звук - и приложил к ней стрелу.
Пам, прикрученный к дереву, поднял голову и, увидев бегущую к нему внучку, закричал:
- Не приближайся, Акку. Они убьют тебя!
- Где Золотая Баба?! - визжал над его ухом Авгул. - Говори, старик!
Пам молчал. Авгул навалил под ноги старика хворост и хотел поднести к нему факел, но вдруг свалился навзничь, пронзенный стрелой. Каракеш взвыл, будто эта стрела воткнулась ему в грудь, вытянул вперед руку, указывая на гору за Священной Елью:
- Человек в белом! Он убил моего сына Авгула.
Несколько всадников помчались на гору. Но вдруг произошло нечто, обескуражившее ордынцев. С высокой горы, блеснув на солнце яркими искрами, перевернувшись несколько раз в воздухе, рухнула Золотая Баба и скрылась в глубоких мрачных водах озера. Пам ахнул и вдруг затрясся в нервическом смехе. Каракеш, кипя негодованием, размозжил голову старика кистенем, а потерявшую сознание Акку бросил поперек седла впереди себя.
Вскоре вернулись всадники, заявив, что человек в белом исчез. Каракеш отхлестал их камчой, приказал тело Авгула положить в повозку и дал знак трогаться в обратный путь, утешаясь тем, что вместо Золотой Бабы он привезет в Сарай златокудрую внучку Пама.,.
Авгула похоронили на берегу Пьяны-реки. Глядя на могильный курган, Каракеш подумал: «А может, судьба права, что распорядилась так твоею жизнью, мой сын. Будь ты жив, не довезти бы мне Мамаю Белого Лебедя в девственной чистоте и непорочности…»
Глава 11 . ВОЛКИ
Как только лег снег и подморозило, отправились дорогу на трех санях. Первые были гружены глиняными расписными горшками, под ними лежали забросанные соломой боевые доспехи: кольчуги, шлемы, топоры, мечи, кистени, луки, колчаны со стрелами. Стояло несколько корчаг с вином и медом, хлебы. На двух других санях разместились люди в длинных иноческих ризах, в черных клобуках, но под дерюжными рубахами надеты были панцири и пояса, на которых висели ножи.
Выехали ночью, чтоб никто не видел, через Константиново-Еленинские ворота. Москва спала. Завернувшись в тулупы, которыми обычно укрываются в пути смерды, дремали во вторых санях князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, боярин Михаил Бренк, в таких же иноческих одеждах, как и остальные. Рядом сидели Александр Пересвет и Яков Ослябя, широкоплечий скуластый юноша. Он правил лошадьми.
На третьих санях обязанности возницы исполнял дружинник князя Владимира Серпуховского Игнатий Стырь, веселый, улыбчивый. Еще четверо «монахов» - дюжие молодцы, испытанные в битвах, сражавшиеся на поле брани бок о бок с великим князем, каждый стоивший десятка воинов, - вповалку дружно беззаботно храпели.
Оружие взяли на всякий случай: духовные люди были всегда почитаемы на Руси, их не трогали не только простые смерды, но даже разбойники, - что с них возьмешь?.. Глиняные горшки разве, которые они везут на продажу. «А мало ли что?..» - рассудил Боброк Волынец, сбирая в дорогу князей и их неразлучного товарища Михаила Бренка. И для пущей безопасности снарядил в санный обоз кроме Якова еще и дружинников великого князя Дмитрия Ивановича…
В сани запрягли лошадей, которых выбрал сам Боброк с собственной конюшни. Сменные, бежавшие сбоку, были Владимира Серпуховского.
Как только миновали последние разбросанные в беспорядке на окраине Москвы низкие избы ремесленников, сразу же углубились в сосновый бор. Дорогу уже прикатали. Лошади бежали резво, и из-под копыт летела в лицо Якову снежная пудра.
- Дядя Александр, а вправду люди говорят, что наш великий князь одноглазого Бегича зарубил на Воже: развалил мурзу на две половины. А когда меч седло разрубил и в круп лошади вошел, тогда и сломался? - тихо спросил Яков Пересвета, поглядывая на спящего Дмитрия Ивановича.
- Ну раз люди говорят, значит, вправду. А ты сам об этом у него спроси.
- Что ты?! Боязно…
- Чего испугался? - приоткрыл глаза Дмитрий. - Вот отче говорит, медведя ножом валишь…
- Да я… Так. Ничего… - засмущался Яков, но, увидев на лице великого князя улыбку, приободрился. - Да ведь то медведь, княже, чего же его бояться?!
- Коль любопытен, отвечу: одноглазого Бегича не я зарубил, а Даниил Пронский, только он его не развалил, а голову ему отсек. Ловок он в бою, а конь под ним, словно черт: крутится, топчет врагов копытами. Я уж после битвы говорю Даниилу: «Продай коня». «Нет, - отвечает, - княже, не продам, а пошарить могу». Да я не принял такого подарка: видел, что для него этот конь значит… Великое ему спасибо за то, что стоял со мной рядом на Воже, крепко стоял, не дрогнул!..
Владимир не спал, лишь делал вид, закрыв глаза, и все слышал. И когда так хорошо отозвался о пронском князе Дмитрий Иванович, слегка позавидовал… «Интересно, а что он думает обо мне как о полководце?..»
Знал Владимир, что любит его брат, но он бы многое отдал, чтобы услышать о себе такие слова, какие были сказаны в адрес Даниила Пронского.
«Вот как всколыхнула всех победа на Воже! - продолжал размышлять князь Серпуховской. - Сколько битв я выигрывал, а такой отзвук в народе не находили те сражения… Да и понятно: ведь впервые на Воже крепко побили тьмы ордынцев… Это же не литовцев лупцевать или своих, русских… И как получилось, что меня не оказалось тогда рядом с Дмитрием?..» Серпуховской вспомнил: Боброк настоял, чтобы он в это время с полками ехал оберечь от литовцев западные рубежи московского княжества.
«Дело, конечно, нужное, но не такое славное, как на Воже. Боброк, как стал зятем Дмитрия, все настойчивее старается умалить мою славу… Или мне так кажется… И на эту поездку на Рясско-Рановскую засеку не давал согласия, если б не убедил его сам Сергий Радонежский, дав нам в попутчики своего любимого инока Пересвета… А может, Боброка беспокоит мое происхождение?.. - впервые задал себе подобный вопрос Владимир Андреевич. - Ведь я, как и Дмитрий Иванович, внук Калиты и в случае смерти или гибели брата могу претендовать на великокняжескую власть…»
Выехали из леса, и открылось поле. Вдалеке уже стало светлеть - время близилось к рассвету. Дорога начала взбираться все выше и выше, и, когда лошади вынесли на высокий холм, справа внизу увиделся большой овраг, заросший густым орешником.
Кони вдруг рванулись влево от дороги, захрапели, сменные натянули ремни, которыми они были привязаны сбоку оглобель. Игнатий Стырь закричал, дергая вожжами и правя свои сани так, чтобы они закрыли княжеские со стороны оврага:
- Волки!
Среди кустарников и сосенок замелькали тени хищников. Дружинники на санях Игнатия потянули из-под решет с овсом и ячменем луки со стрелами.
Яков хлестнул вожжами по крупу коренника и крикнул дружиннику, который сидел за возницу на первых санях, чтоб гнал быстрее. Лошади рванули.
Князья вытащили ножи, положили рядом.
- Дядя Александр, возьми вожжи и правь лошадьми, - обернулся Яков к Пересвету.
Стая волков вырвалась из оврага и полукругом побежала за обозом. Яков насчитал пятнадцать хищников. Волки разделились, одна половина продолжала бежать сзади, другая помчалась вперед, стараясь пересечь дорогу. Серпуховской ткнул рукой в спину Пересвета: