Все, кто находился в дубовой башне, поняли шутку великого князя и засмеялись.
- Спасибо за хлеб-соль, Андрей сын Семенов, - оборвал смех Дмитрий Иванович. - Зрел я на твою сторожу из бойницы башни, ладно крепость устроена и в хорошем состоянии содержится… А теперь пора ехать.
- Кони готовы, великий княже, накормлены и подковы подправлены. С Богом!
Глава 12. ДВА АРГУНА[49]
Игнатий Стырь и Карп Олексин могли сойти и за простых смердов: на голове по самые уши были нахлобучены бараньи шапки, зипуны с поддевкой затянуты полосатыми кушаками и узлы сдвинуты набок, как носят рязанцы, отчего и прозвали их «косопузы-ми». Из-под зипунов выглядывали шаровары, заправленные в войлочные сапоги. Но топоры, засунутые за кушаки, выдавали плотников.
А вырядились так, чтоб особенно не выделяться, но и не казаться нищими: как-никак, а они теперь люди работные, аргуны, на Руси уважаемые, а тем более в Рязани, которая после набега Мамая заново отстраивалась. В большем почете сейчас, конечно, каменщики - это после того, как был возведен на Москве белокаменный Кремль, который с успехом выдержал осаду Ольгерда литовского и гордого неугомонного Михаила Александровича Тверского.
Но в стороже у Попова на Рясско-Рановской засеке Владимир Андреевич, отвечающий за ратное дело, решил послать в Рязань своих разведчиков все-таки под видом плотников, рассудив так: до каменных палат Олегу Ивановичу далеко, ему нужны пока мастеровые по дереву, хоть и говорил Попов, что он куда-то в лес камни возит…
Игнатию Стырю Владимир Андреевич строго наказывал:
- В первую очередь ты, Игнатий, вместе с Карпом должен любыми путями узнать, что Олег Иванович думает о Мамае, собирается ли он воевать вместе с ним против Москвы?.. А еще просьба вот какая, и, если трудно будет её выполнить, можешь не выполнять. Разрешаю… Где он, черт хитрый, после каждого набега или поражения отсиживается, в каких местах прячется, что там у него, в мещерских болотах, за хоромы?.. И где он новых воинов берет так быстро для своих ратных победных дел?..
- Вот и опять Мамай дотла Рязань разорил, а уж снова над Окой и Лыбедью топоры застучали… Ну и косопузый! - воскликнул Дмитрий Иванович, и Игнатий Стырь увидел в его глазах восхищение. И подумал: «А ведь великий князь уважает рязанского князя. Действительно, хитер и живуч Олег Иванович, как ящерица: хвост отрубят, а наутро новый вырастает… Другому бы князю Дмитрий Иванович ни за что не простил убийство своего наместника, а тут велел в Рязань больше рать не посылать. Чудное это дело, княжеские прихоти…»
С этими думами Игнатий вместе с Карпом вышел из сторожи. Теперь они хрустели сапогами по подмороженному снегу. Игнатий про себя далее рассуждал: «Да и наш великий князюшка не лыком шит!.. Вишь, понесло его самого на поле будущей битвы… Хотя знаю, что настоял на этом князь Владимир. Этот тоже не прост… И хорошо, что служу я ему верой и правдой!» Последние слова неожиданно для себя Стырь произнес вслух. Карп, оборотившись, спросил:
- О какой это вере и правде ты говоришь?
- О святой, - серьезно ответил Стырь.
- Слушай, Игнатий, ты в Москве ближе, чем я, к князьям да боярам находишься. Скажи, вправду говорят, что Сергий Радонежский - святой человек, а зять Дмитрия Ивановича Боброк наперед знает, что с кем случиться может?
- Говорят, вправду… Боброк-Волынец, он и по виду на простых князей не похож: статен, красив, крепок, как дуб, несмотря на немалые его годы, а если он на коне, так конь под ним шею гнет, а коленями передних ног до груди себе достает… Сергия я тоже видел, когда с нашим князем и Дмитрием Ивановичем ездили в Троицу: он маленький, рыжий, худой, в простой одежонке, но все у него в глазах и в голосе. Глаза синие, большие, а голос тихий, но если посмотрит на тебя и скажет: «Иди и умри» - пойдешь и умрешь… И ясновидящий тоже…
Едем это мы из монастыря густым чапыжником я видим верстах в девяти от обители большой деревянный крест стоит. Ростом с полдуба. «Кто и зачем его поставил?» - удивляемся. А монах, который нам обратную дорогу показывал, баял вот что… Слыхал ты, Карп, наверное, о пермском попе Стефане, друге Сергия?.. Он уже вон сколько лет камскую языческую чудь в христианство обращает. Говорят, самого Пама, предводителя той чуди, в смущение привел и его внучку христианской сделал… Возвернувшись как-то оттуда по вызову московской митрополии на несколько дней, захотел повидать своего друга Радонежского. Пошел в монастырь Святой Троицы, да по дороге понял, что в этот раз не суждено, времени не хватает. Тогда он встал лицом к обители, поклонился и произнес: «Будь во здравии, брате мой».
А в это время монахи Троицы обедали в трапезной. И вот видят, как поднимается со скамьи их игумен Сергий, поворачивается лицом к лесу и ответствует: «Слышу, брате, слышу. И ты будь благословен во здравии. Иди смело в свой трудный край творить Божье дело, спасая заблудшие души от греха великого…»
Вот так они и обменялись словами на расстоянии. А на том месте, откуда Стефан воздравил Сергия, монахи поставили крест.
- А неужто это возможно - обменяться на расстоянии?! - искренне изумился Карп.
Игнатий, бравируя своим знанием больших людей Руси, пояснил:
- Эх, Карп, Карп, где тебе, мужику, который всю жизнь на дальней стороже провел среди дубрав, волков, да медведей, знать такие тонкости… - вдруг он приложил палец к губам. - Т-с-с, метится[50] мне, сани едут…
Игнат и Карп тут же вспомнили, что они сейчас аргуны, поэтому не бросились в кусты, не затаились, а встали обочь дороги.
Из-за ельника показалась мохнатая лошаденка, впряженная в высокие сани, на которых стоял гроб. По краям саней возле гроба сидели ребятишки, мал мала меньше. За ними другая лошаденка в санях поменьше везла лопаты. За лошадьми двигались толпы женщин, они шли молча, и никто из них не плакал, не рвал на себе одежды, как это положено было по обряду среди родственников покойного.
В похоронной процессии даже попа не было…
Гроб поравнялся с Карпом и Игнатием, и они увидели в нем старика, с седой как лунь головой. Руки у него не были скрещены на груди, а лежали вдоль тела.
- Смотри, Игнатий, - толкнул Олексин в бок Стыря, - да это - самоубивец. Вот поэтому и попа нет, и руки его вдоль тела положены. За что себя порешил? А ну-ка давай дойдем до кладбища вместе с народом и расспросим.
- А нужно ли это?.. - поостерегся осторожный Игнатий.
- Чего там… Поможем старика закопать, вишь, одни дети да женщины: помянем потом, с утра же не евши…
Упоминание о еде Игнатия убедило.
Кладбище оказалось неподалеку, за поворотом. Как только засыпали землей могилу, Карп стал искать большой камень, чтобы положить его в изголовье вместо креста. Но тут в санях, где лежали лопаты, одна, еще молодая, женщина разгребла сено и показала схороненный там дубовый крест.
- Мы решили покойнику все-таки крест поставить. Пусть это и не положено ему, самоубивцу, как сказал наш поп, а камня не надо. Зачем он будет давить на голову хорошему человеку, который у себя жизнь отнял через наше, общее горе…
Женщины хоронили своего старосту… В их селе два месяца назад объявился какой-то странный отряд ордынцев, на привычных боевых кочевников они похожи не были - одет кто во что, среди них оказался и какой-то русский, весь заросший рыжими волосами, верхом на медведе.
- Опять этот верховой на звере, - воскликнул Карп, слушая рассказ женщины. - Да это же разбойники Булата!
- Истые разбойники, хуже мамаевых, - запричитала одна их женщин. - Моего Кузьму прикрутили вожжами к двери сарая и убили.
- И моего, моего… - в толпе послышался плач.
- Пойдемте, мастеровые, теперь они долго не успокоятся, - кивнула молодая женщина, - я вас накормлю. Поминки-то справлять некому. Старик один после набега разбойников остался. Над его невесткой надругались, а потом распороли живот. А внучка семи лет забрали неведомо куда. Вот старик наш и сделался с тех пор не в себе. Вчера зашла к нему отписать мужу в Рязань - старик один у нас грамоту знал, - глянула, а он посреди избы на притолоке висит…