- Да никак это русопяты. Дурни… Воды что ль им мало, лед топят…
- Эй, чего пришли? - кричали вниз. - Костры палить?..
Русские огрызались:
- Погодь, литва… Скоро все будет вам ясно. «Литве» стало все ясно тогда, когда полк князя Владимира погнал к реке закованных в броню литовских воинов, сидящих к тому же на лошадях, в железных нагрудниках и с окованными мордами. Литовцы пробивали своей тяжестью растопленный кострами лед и тонули…
Вот такой план родился у Серпуховского. Он умело зашел в тыл литовскому отряду, который направлялся в Трубчевск под защиту его крепостных стен.
Брянский князь Дмитрий Ольгердович, стоя возле одной из башен, видел, как палили костры русичи. Ему даже показалось, что распоряжался всем этим его родной брат Андрей… Он отвел эту нелепую мысль, но, войдя в отведенный ему дом (Дмитрий приехал сюда из Брянска с проверкой), стал размышлять: «А почему и нет?! Брат давно служит у князя московского, могли его и послать сюда с войском, чтобы не было помышления больше литовцам нападать на пограничье Руси… - Дмитрий почему-то подумал не «нашим воинам», а как русский - именно «литовцам». - Ведь доложили мне, что уже взят Стародуб».
Потом Дмитрий Ольгердович видел, как гибли в реке тяжелые литовские конники, но у него, недолюбливавшего Ягайлу, жалости в душе не было… Он знал: Литва всегда хапала все, что плохо лежало, захватывала чужие земли, не то что Русь, которая только и делала, что отбивала чужие набеги. Ягайло опять навострил свой хищный клюв на Москву, уже сносится с Мамаем…
«Да ведь и я отцом своим посажен на брянский стол, отнятый у смоленских князей, - размышлял Дмитрий. - И ничего удивительного в том, что русские перед походом на Москву Мамая хотят на брянском направлении отодвинуть литовский рубеж ».
«Ежели на самом деле там, на реке, был мой брат, то я бы хотел с ним поговорить…» - так закончил свои размышления брянский князь.
Если какое-то сомнение у Дмитрия было, то у Андрея оно отсутствовало - он сразу узнал брата, стоящего у башни. «Потолстел, - подумал тогда Андрей. - В роду у нас одни худощавые… Беззаботно, видно, живет…»
И сразу мысли появились: «Хорошо бы Дмитрий сдал городок без кровопролития… Надо переговорить с ним…»
Об этом Полоцкий сказал Серпуховскому, и тот согласился. Владимир Андреевич принадлежал к числу тех полководцев, которые дорожили кровью своих ратников. И если представлялась возможность сохранить жизнь как можно большему числу воинов, он всегда использовал её.
- Добро, Андрюша… Иди, мирись с братом. Бери двух из дружины, сам нарядись, чтоб сверкал весь, и на белом коне выезжай к воротам… А я храбрецов пошлю: они будут сидеть в засаде и стеречь вас… Если что, помогут тебе!
- Благодарю, брат, - растроганный Андрей Полоцкий впервые назвал братом князя Серпуховского.
Про себя же Владимир Андреевич подумал: «Ежели что случится, город дотла выжгу, а Дмитрия разорву лошадьми…»
Андрей в начищенных до блеска доспехах вместе с сопровождающими появился у ворот; за бугром, за кустами - везде прятались отборные воины из дружины князя. Сам Серпуховской не утерпел и присоединился к ним. Старшой дружины Савелий Акин-фич, родственник боярина Минина, погибшего когда-то под Можайском, укоризненно покачал головой.
- Мне так спокойнее, - сказал князь.
- А ежели что?..
- Вместе ломанем…
- Ты - как малое дитё, княже.
- Помолчи, Акинфич… Вон на стене Дмитрий появился. Сейчас говорить будут.
Ветер доносил лишь обрывки фраз из разговора двух родных братьев, двух Ольгердовичей.
По этим обрывкам поняли, что Дмитрий согласен на переговоры и ворота сейчас откроют. Но на всякий случай отряд в засаде приготовился к бою.
Андрея пропустили. Ждать пришлось недолго. Лязгнули цепи, поднимающие железную решетку ворот, и Андрей со спутниками, пригнувшись, чтобы не задеть шлемами нижние острые зубья, выехал обратно.
Полоцкий удивился, когда среди засадных увидел Серпуховского; удивился и обрадовался: «Значит, волнуется…»
- Дмитрий согласился сдать городок без боя… Князь Серпуховской вспомнил на второй день о Ваське Тупике, приказал найти.
Тот куда-то запропастился; все места, где он мог быть, облазили, нету… Вдруг кто-то сказал:
- Я, кажись, видел его в городке… Вон в тот домик зашел.
Домик нарядный, со слюдяными разноцветными оконцами, литовцы живут. Чего ему там делать?..
Постучали. На порог в нижней рубашке, кутаясь в широкий плат, вышла статная молодка. По-русски понимала плохо, но уразумела, кого спрашивают. Показала рукой - проходите.
Прошли. Увидели: теляшом[60] спит Василий на высокой кровати. Да и улыбается во сне. Знать, хорошо ночью пригрела молодка…
- Васька, к князю Владимиру Андреевичу!
Тот мигом поднялся, оделся и, поспешно чмокнув молодку, выбежал из избы.
- Где был? - строго спросил Серпуховской.
- Княже, как замирились, я заночевал у одной вдовушки… Литвянки…
- Не насильничал?
- Упаси Бог, княже!..
- Ох уж эти вдовушки. Много их и у нас на Руси. Убивают мужей.
- Да мы ж сами и побиваем…
- Разговорился… Вдовушка-то хороша?
От воспоминаний о бурной ночи у Васьки заблестели глаза:
- Хорошая… Жаркая…
Владимир вспомнил свою Елену Прекрасную, вздохнул…
- Бери коня, скачи во весь дух, как ты умеешь, к Москве. Передай великому князю, что Старо дуб взят боем, а Трубчевск замирением…
Летописи отметили: Дмитрий «не стал на бой, не поднял руки противу великого князя, но со многим сирением изыди из града, и со княгинею своею, и з детьми своими, и с бояры, и прииде на Москву к великому князю Дмитрею Ивановичю…»
Добровольному приходу бывалого военачальника, поставившего себя сразу в ряд врагов Ягайлы, был рад Дмитрий Иванович. Великий князь не поскупился - отдал в кормление Дмитрию старый и богатый Переяславль…
Часть вторая
Глава 1. В РЯЗАНИ ГРИБЫ С ГЛАЗАМИ
нязь Олег Иванович стоял на одном из холмов Старой Рязани и смотрел, как на реке, теснясь, ломаясь и налезая друг на друга, неслись льдины с остатками следов от полозьев саней и конского навоза.
Теплый весенний ветер шевелил на непокрытой, красивой, гордо сидящей голове уже начинающие седеть волосы рязанского князя - ему шел сорок третий годок, распахивал полы терлика - длинного кафтана с короткими рукавами. Совсем недавно князь надел его вместо смирной одежды, которую носил в дни великого траура. Сколько же дней таких выпало на его долю?.. Много. Сказал же вчера ключник Лукьян: «Олег Иванович, у вашего мирника скоро локти прохудятся. Новый бы, что ли, сшили…»
«Нет, Лукьяшка, я его с драными локтями донашивать буду… Еще потерпит. Не всегда ведь одни душевные болести… Вон как ломает солнце лед и как струятся пока еще мутные воды широкой Оки!»
Стремянный[61], державший в поводу каракового, с рыжими подпалинами в паху и на груди, рослого жеребца, кашлянул в кулак, стремясь вывести из задумчивости рязанского князя, но тот не услышал.
Зачаровывала необъятная речная ширь, на которой сейчас велась трудная очистительная работа. При виде этого полнилась душа надеждой и радостью, взметывалась ввысь, в уже начинающее голубеть весеннее небо!
После Мамаева осеннего нашествия в отместку за одноглазого Бегича перебирались до нового года из мещерских болот, куда снова пришлось хорониться, в родной Переяславль-Рязанский, ставший столицей рязанского княжества, когда было ясно, что Старую Рязань после Батыя не восстановить.