Ветер шевелил густую черную бороду обнаженного по пояс человека. Он явно не был монголом. На голове у него сидела высокая шапка, заканчивающаяся металлическим шишаком.
Человек даже не шевельнулся, когда лодка причалила к берегу. Мамай подал знак гребцам остаться и, кивком приказав Дарнабе и Ташману следовать за собой, ступил на каменную лестницу, ведущую на вершину утеса.
Повелитель был тучен, но неожиданно легко и быстро стал подниматься наверх, Дарнаба с Ташманом еле за ним поспевали.
Когда Мамай поставил ногу на последнюю ступеньку, человек не спеша положил посох на каменные плиты, выпрямился и, скрестив на груди руки, лишь склонил голову, а но пополз на коленях, чтобы поцеловать край халата повелителю, как это было принято у ордынцев. «Чудеса!» - только и подумал Дарнаба.
- Прорицатель и маг из Ирана Фериборз, знающий бессмертную «Авесту»[71], - представил его Мамай.
В ответ легкий поклон головы в сторону спутников повелителя.
Дарнаба внимательно взглянул на пальцы мага, задержав взгляд на указательном правой руки: перстень с изображением отдыхающего льва. Перстни со львом можно было увидеть на пальцах многих, кто был богат и знатен, но вот такой - тонкий, изящной шаботы, лев не вырезан из цельного кусочка золота, а впаян в ободок, - Дарнаба видел впервые.
«-Стоп, - стал вспоминать итальянец, - а впервые ли?!» Смутная догадка промелькнула в его голове, и он постарался побыстрее опустить глаза, согнувшись в ответном поклоне.
Прорицатель взял в руки посох и не спеша повел всех в пещеру, вырубленную в скале. Там горел огонь. Дым уходил через отверстие наверху. Дарнаба увидел в одном из углов пещеры поставленные друг на друга деревянные бочонки, а в другом - низкий столик, на котором стояли серебряные кубки. Маг пригласил гостей сесть за столик. Итальянец глянул на один кубок и вздрогнул: крылатый гриф держал в своей чудовищной пасти голову оленя…
Сам прорицатель встал посреди пещеры возле огня и, стукнув посохом о камни, обратился к Мамаю:
- Повелитель полумира, великий и несравненней. Я вижу в твоих глазах желание узнать правду на вопросы, которые ты поставил перед собой в тиши и уединении. Ты можешь не задавать их вслух, я угадываю, о чем скорбит твоя душа и что требует твое сердце… Я отвечу тебе, как если бы ты был один, несмотря на присутствие этих людей, которым ты доверяешь, - взгляд в сторону Дарнабы и Ташмана. - Да, я - прорицатель, знающий тайну земли и неба. Я могу выпускать свою душу из тела, и она, превратившись в орла, начнет видеть все со всех сторон… Буйные ветры понесут меня вверх. Когда же я вознесусь до облаков, то одно мое крыло будет на небе, а другое - на земле… Вот что такое сома! - неожиданно закончил прорицатель.
Он прислонил посох к стене пещеры, прошел в угол, где стояли бочонки, взял один и хотел поставить на стол, но Мамай отрицательно качнул головой.
- Не надо, прорицатель, не сегодня… У меня много дел впереди. Говори. Мы будем слушать!
«Вот оно что?! - мысленно воскликнул Дарнаба, взглянув на Мамая. - Теперь понятно, почему ты не любишь вино, раз предпочитаешь напиток другого свойства».
Дарнаба хорошо знал, что такое сома. Знал он и множество священных гимнов из иранской «Авесты».
- «Царь правосудный», не зря взявший себе это имя, ведаю я: тебе приятно будет послушать строки о «блаженной обители» - горе Высокой Харе, на которую могут попасть живыми лишь боги и самые выдающиеся и справедливые герои… Слушай, о великий, слушай священный гимн! - начал прорицатель. - На Высокой Харе нет ни ночи, ни тьмы, ни знойного ветра, ни губительных болезней, ни созданной дэйвами[72] скверны… У подножия Высокой Хары лежит море по имени Воурукаша, могучее, глубокое, с далеко простирающимися водами. В него низвергается с вершины Хары бурный поток Ардви. Посреди моря есть остров, где живут священные животные и растут диковинные растения, туда слетаются и чудесные птицы. Там живут мужчины и женщины, самые лучшие люди земли…
Дарнаба глянул на Мамая и увидел в его глазах слезы.
«Вот оно, азиатское лицемерие…» - подумал он.
- Кто же создал эту обитель? - подал голос повелитель.
- Это было давным-давно, когда землей правили первоцари. И был среди них Йима, зовущийся, подобно солнцу, «сияющий». Когда он приносил жертвы богу-творцу Ахурамазде, то просил, чтобы не было в его царстве болезней, голода и жажды, старости и смерти, чтобы всегда пятнадцатилетними по облику ходили отец и сын, чтобы не было созданной дэйвами зависти. Тысячу лет правил на земле сияющий Йима. Но лишь незадолго перед его смертью внял бог Ахурамазда и создал «блаженную обитель»…
- В какой стране находится эта обитель? - снова спросил повелитель, завороженный услышанным.
- Она находится в стране, где стоит суровая зимняя стужа. «Эта страна - сердце зимы». Так повествует «Авеста».
Маг замолчал, и в пещере воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием в огне поленьев. Вдруг «царь правосудный» резко вскочил из-за столика.
- Я так и знал, что эта обитель там. Она находится у русов…
- Великий, - Фериборз склонил голову и скрестил на груди руки. Изящный перстень со львом, впаянным в ободок, вновь приковал взор Дарнабы. - Я знаю, о чем ты думаешь. И отвечу на мучающий тебя вопрос. Ты взойдешь, о справедливый, на золотую вершину Хары. Ты создашь подобно сияющему Йиме свою священную обитель. И она будет там, где живут русы…
Прорицатель взял в руки посох:
- Видишь, он похож на посох русских монахов. Но он не будет твоим проводником в обитель. Наоборот, он будет препятствием… Но ты сделаешь так, как сделаю сейчас я, - Фериборз поднес посох к волосатой, темной от загара груди и резко переломил его…
Всю дорогу до ханского дворца Дарнаба раздумывал над тем, что увидел и услышал в пещере.
«Сома… Давно ли Мамай пистрастился к этому напитку? И почему иранец так назвал его. Ведь в «Авесте» он зовется хаумой… - Дарнаба вспомнил строки священных иранских гимнов. - «Я призываю исцеление тобой, о золотистый хаума, - силу, победоносное исцеление, энергию для тела, всестороннее знание. О хаума-царь, продли нам строки жизни, как солнце весенние дни. Продли нам жизненный срок, о хаума, чтоб мы жили…»
Хаума-сома, - вспоминал Дарнаба, - сок, обладающий сильными наркотическими свойствами, приводит человека к видениям, бессознательному состоянию… Сомой зовут его индийские жрецы. Они пьют его во время пения священных заклинаний - мантров. Сома - отец гимнов, владыка песни: опьяненный им подобен чародею, знающему силу божественных заклинаний.
Сома - процветание и свет, сура[73] - несчастье и темнота. Почти такими словами укорял меня Мамай, словно уподобляясь индийским жрецам… Но ведь индийские жрецы-прорицатели служат во дворце хана Синей Орды Тохтамыша, там-то я и видел на указательных пальцах жрецов перстни со львами, впаянными в ободки, и кубки с изображением грифов, держащих в пасти головы оленей… Да никакой ты не иранец, Фериборз, а тохтамышев шпион! И не словами ли хана синеордынца ты подстрекаешь глупца Мамая к походу на Русь, чтобы открыть Тохтамышу путь в Золотую Орду… - От этой догадки Дарнаба вспотел, лицо его запылало, а с губ вот-вот готово было слететь признание. Но он промолчал, искоса поглядывая на Мамая, с опущенной головой скакавшего рядом. - Почему он позвал меня к Фериборзу? Что за этим кроется? Может, в чем-то подозревает меня и не хочет ли об этом спросить меня?.. Посмотрим».
Мамай вдруг поднял голову и пристально посмотрел в глаза итальянцу:
- Дарнаба, ты веришь в священные гимны «Авесты»?
Непонятная злоба захлестнула итальянца; он вспомнил насмешки над собой Мамая. А разве не он, Дарнаба, привел генуэзскую рать на помощь повелителю, разве не он служил ему верой и правдой?!.
- Да, повелитель, верю, - твердо сказал Дарнаба.
Что-то похожее на укор совести слегка кольнуло сердце: а как же воины? И его славные арбалетчики? Разобьют Мамая - погибнут и они…