- Поворачиваем на Сарай, вслед за царевичем.
Хан был в бешенстве. Прошло около года. Тохтамыш готовился действовать, повторяя про себя: «Озлившись на блоху, шубу в огонь не бросай! Я еще покажу тебе, Митя-улусник, кто из нас сильнее. Когда слабый напыжится, то пополам переломится».
Чего не учел Тохтамыш, так это того, что Дмитрий Иванович себя улусником хана уже не считал да и слабаком тоже… Конечно, на Руси жилось трудно, бедно, но зато духовные силы людей были на великом подъеме. Более ста сорока лет давило на плечи народа ордынское иго, и вот - победа! Сброшено иго, теперь не только Тохтамыш, но, как говорится, и сам черт не страшен…
Как после сильной бури успокаивается море, так и успокоение охватило Русь, в том числе князей, бояр и даже самого Дмитрия Ивановича. Доходили слухи до Москвы, что новый хан готовится к походу, копит силы, но как бы общий внутренний голос говорил всем: «Ничего… Перешибли Мамая, если что, и этого перешибем!» Хотя и находились трезвые головы, которые сомневались:
- Перешибем, конечно… Только чем?! Соплей, что ли…
Если Тохтамыш действовал, то Дмитрий Иванович вел себя не столь решительно - к новой войне, можно сказать, почти не готовился. Не обращал он внимания и на просьбы рязанского князя насчет Коломны. Как-то на княжем совете сказал:
- Упрямец рязанский уже донял меня; разве он не понимает, чем для нас является Коломна?! Хотя он нам два года назад и помог, я не прочь наказать его. Да он снова в Мещере спрячется… Князь Укович, - обратился Дмитрий к владельцу Мещеры, - ведь это твоя вотчина, продай её нам.
- Москве на другие нужды сейчас деньги нужны. Подожди, великий князь, придет время, за полцены отдам, - ушел от прямого ответа крещеный татарин.
То, что Укович был заодно с Олегом Рязанским, не являлось секретом. Да ведь как иначе: Мещера-то не возле Москвы находится, а является частью рязанского княжества.
Тем временем Тохтамыш, что-то подозревая, отстранил отца Ивана от службы, а церковь закрыл. Новый хан, помня уроки Мамая, усилил конные разведывательные разъезды и разослал их вверх по Волге, те хватали не только сторожевых русских, но и купцов, от которых Москва также получала сведения о передвижениях ордынских войск.
Так что свой поход на Москву хан подготовил тайно. В отличие от Мамая, этот поход был легким, без громоздких обозов, и скорее напоминал набег, хотя Тохтамыш и собрал больше семидесяти туменов, главным из которых доверил командовать, как и обещал, своему племяннику Акмоле.
Если Мамай медленно полз к русской земле, то Тохтамыш торопился. Он даже особо не производил опустошений и быстро оказался у южных границ княжества Олега Рязанского. Тот, помня обиды Москвы и желая уберечь свою землю от пожарищ, а людей от резни, сам выехал навстречу Тохтамышу.
- О великий коназ Рязанский, - обнял его за плечи повелитель Синей и Золотой Орды, недобро сверкнув глазами, - если ты мне друг, то покажи нам удобные броды через Оку. А там до Москвы нас скоро доставят мои быстроногие кони.
Не думал Олег Рязанский, что так дело обернется, предполагал, что хан пройдет к Оке и только, а выходит, что он склоняет на прямое предательство.
- Ну что, Епифанушка, попались, - оставшись наедине с Кореевым, сказал Олег Иванович своему верному боярину.
- Ни туда, ни сюда; ни оттуда, княже… Тут поневоле зачешешь затылок. А ничего, Олег Иванович, что было, то видели, что будет, то увидим…
- Дурак ты, Епифан, прости Господи! Дело-то, касаемое нашего княжества, - вздохнул рязанский князь. - Надо ехать, показывать броды…
Еще ранее Дмитрий Иванович послал Ваську Тупика с его сотней к Оке. Русские ратники, спрятавшись в прибрежном лесу, видели, как Олег Рязанский не отъезжал ни на шаг от высокого, несмотря на годы, подвижного, одетого в броню, а не в кожаные латы, как его воины, Тохтамыша. Броды показывал Кореев.
Вот переправился в спокойном месте, указанном боярином, главный тумен под командой Акмолы, не потеряв ни одного человека; уложил на берег коней и стал поджидать остальных.
- Слушай, сотский, - обратился к Тупику умевший метко стрелять из лука Федор Сабур, его после Куликова поля взял к себе Василий, - позволь, я Корееву башку продырявлю. Зараза, он так всю тьму ордынскую переправит.
- Нельзя, Федор, себя обнаружим. Он-то что, надо башку дырявить не ему, а его князю. Ладно - как стемнеет, будем брать «языка».
Стемнело, но на небо выплыла такая луна - хвойные иголки были видны на земле.
- Светло-то как! - проворчал Федор. - Языка брать трудно будет.
- Ты у нас новенький, так знай - брали и днем… Тебя с лошадьми бы оставить, но когда-то и к делу приучать надобно. Раздевайся. Порты тоже снимай…
Еще трое разведчиков, в чем мать родила, уже вязали свое снаряжение и оружие и крепили к седлам лошадей. Взяв по длинной тростниковой трубке, они зашли в воду, подняли конец трубок над водой, другой сунули в рот и тихо поплыли.
- Следуй за нами…
Федор плавал хорошо, привычка с детства - рядом с его домом протекала Волга. Он мог пребывать под водой длительное время и без всякой дыхательной трубки.
Около берега, где рос густой камыш, вынырнули. У двоих разведчиков в руках было по одному бычьему пузырю и бечевка. Пузыри надули и связали между собой.
- Федор и Вавила, за мной, - шепотом приказал Тупик. - Да не пыхтите вы, как кузнечные мехи…
Тупик впереди, Вавила и Федор сзади. Вавила - в прошлом кузнец, силы не занимать. Разведчикам повезло: у самой кромки воды, раскинув руки, спал ордынец.
Васька умело зажал ему рот, Федор и Вавила связали руки и ноги. Отдынец стал извиваться, замычал. Вавила легонько стукнул его кулачищем по кожаному шлему, и тот успокоился. Потом положили ордынца между двух бычьих пузырей лицом вверх, чтоб не захлебнулся, переплыли реку и помчались к Москве.
Узнав о коварстве Олега Ивановича, Дмитрий Донской ничего не сказал. Должно быть, вспомнил, что не обратил внимания на просьбы князя рязанского, а может, принял как обычное дело - не впервой было Олегу предавать общерусские интересы ради своих, узкокняжеских. Да и понимал Дмитрий - не помоги Олег, его земля первой подверглась бы страшному разорению.
Теперь надо было действовать. Войска, какое Дмитрий сумел собрать, оказалось недостаточно, чтобы выступить, навстречу хану и сразиться с ним. Великий князь заметался, не зная, что делать; в конце концов он решил обороняться. Сам уехал в Кострому собирать ополчение, оставив жену Евдокию и детей на попечение митрополита Киприана и Васьки Тупика и приказав посадскому люду переезжать под защиту кремлевских стен.
Через короткое время в Кремль понаехало почти все Подмосковье. Приехала и Алена - жена Карпа Олексина, с матерью Игнатия Стыря. Было столько народу - не протолкнуться. Спали под телегами, на улицах, в прохладные ночи натянув на себя все теплое, что успели взять из дому. Ордынцы, по слухам, находились совсем близко.
Люди задавались вопросами: «Где же князья?! Куда подевались именитые бояре?..»
Кто-то видел в теремных окнах испуганные лица мальчиков великих князей Василия и Юрия и саму великую княгиню.
- Сам на Коломне, а семья здесь. Значит, скоро с полками на выручку прискачет…
Несколько раз у Архангельского собора видели митрополита Киприана, который подбадривал народ: если, мол, враг и подойдет, то кремлевских стен не одолеет. Но митрополиту, вспоминая давнее, покрикивали вослед:
- Эй, Куприян, из каковских стран?
Митрополит морщился, но терпел. Лишь однажды мужичонке, который близко оказался, был выпимши и поэтому громко драл горло, хрястнул крестом в лоб…
Скоро стало известно, что Тохтамыш вошел в Серпухов, вотчину Владимира Храброго, почти без боя.
- Как же так?! - говорили люди. - Ну и Храбрый! Отдал врагу свою вотчину. Вот и надейся… Лучше на себя будем надеяться!
Кое-кто призывал не только защищать Кремль, но и мутил народ, настраивая его на разграбление добра вятших, которые покинули Москву.