Сидевший на облучке желдор-кареты кучер в синей форме даже и за кнут ни разу не брался, лениво перебирая себе кожаные вожжи.
Увидев, как злобной гримасой гневного сострадания к чужому унижению исказилось лицо Бекренева, о. Савва схватил его за руку:
— Молчите, Бога ради! И — да! Вы правы. Мы, когда поднимали на вилы своих помещиков, хотели вовсе не этого! Мы хотели справедливости и правды для всех! Вот, когда у нас в селе барина «разбирали», мы делали это согласно, всем миром, так, что даже слепому нищему были предоставлены телега и лошадь, чтобы он вывез свою долю выделенного ему барского имения!
А большевики первым делом Декрет о Земле издали! Именно так — о Земле с большой буквы. Да как их нам и не поддержать было?! Все землю только обещали, а они — ДАЛИ! А тут вы вдруг заявляетесь, золотопогонные, такие все из себя правильные, мол, даёшь новый передел чисто по закону, и снова как в пятнадцатом году, опять давай хлеба вам в продразверстку! Да еще и выгнанного нами помещика с собой назад притащите… А вот шиш тебе, гражданин Деникин. Наш хлеб, мы его ростили!
— Мы за вас в боях с большевиками кровь лили! А вы… Крестов на вас не было! — вспылил бывший марковец.
— А что — крестов? Наш хлеб. Сами его ростили, сами продадим, за сколько хотим! И ваши комиссары нам не указ…
— Какие еще комиссары?! — оторопел Бекренев.
— Какие-какие… Вестимо, продовольственные! Которые с карательными казачьими отрядами по деревням разъезжали. Револьвер-мордобой-глотка. Их иначе еще «жопосеками» называли. (Подлинное название) Ну, а потом-то, да… Как мы вас, белую кость, пинками опрокинули, вот тут и настоящие комиссары образовались, красные, без подмесу… Да с тем же самым, только с другого конца. Глотка-мордобой-револьвер…
— Точнее, Наркомпрод-Продармия-продотряды…, — добавила исторически подкованная Наташа.
— И еще комбед…, — добавил Филя, как более разбирающийся в сельских реалиях.
— Вот-вот… Которые этими продотрядами из всякой деревенской рвани и пьяни и создавались! И драли комбедовцы прямо с ног у мужика годные портки, бросая ему на сменку свою обоссаную рванину Отберут хлеб, собранный тяжким трудом, ссыпят в кучи — и сгноят!
— Терпеливый же вы, батька, народ, крестьяне…
— Как же не терпеливый? Христос терпел, и нам велел… Но вот когда комбедовцы начали озоровать: брать не только излишки, а выгребать всё под чистую, не оставляя даже на посев, да над людьми измываться… вот тогда мы и поднялись! Армиями воевали… В Малороссии была крестьянская армия одна, а в Тамбовской губернии так целых две… Да уж поздно было…
— Да это и понятно, вояки из мужиков — никакие. — усмехнулся бывший поручик. — Пока власти посылают маломощные отряды, их бьют и разоружают. Но как только прибывают дисциплинированные регулярные части, то… сеятели и хранители мигом налаживают по хатам! Да и в случае победы: малость пограбили, да в закут.
— Это правда ваша… Ну, а как коммуняки оружие из сел повыкачивали… Тут уж совсем началось, в словах не опишешь! Так вот, то, что этот чин на людях катается, это для меня не в новинку… Чудно мне, старику, то, что сие вам в диковинку!
— Вы свой историко-теоретический спор уже закончили? Осудили все аграрные преступления коммунистов? — вежливо поинтересовался меж тем уже сошедший с подножки вагонетки человек в военной форме, впрочем, без знаков различия, с умным и интеллигентным московским лицом, в круглых металлических очках. — Если да, то теперь же готов вас лично проводить до самого Барашева! Вы ведь туда спешили, верно? Моя фамилия, э-э-э… Сванидзе…
— Правда? — всплеснул руками Бекренев. — Очень оригинально. Обычно ваша отважная чекистская пиздобратия представляется как-нибудь иначе, например: Иванов Иван Иванович…
— Абсолютно верно! — тонко улыбнулся товарищ Сванидзе. — Но мы представляемся так только тем, кто о наших подлинных именах потом кому-нибудь сможет рассказать!
Глава двадцать первая
«Шли Дроздовцы твердым шагом, враг под натиском бежал…»
Шагая рядом со своими долгожданными гостями, встрече с которыми он был несказанно рад, Николай Иванович в глубине души искренне удивлялся, отчего те наотрез отказались прокатиться на влекомой заключенными да! довольно уродливой, на его взгляд, но всё же повозке? Ведь это же живая античность: подобный рельсово-рабский транспорт широко использовался в Риме времен Империи. Например, в Сибарисе, родине ночного горшка и подогреваемых мраморных сидений. Просто следовало бы попробовать из чувства чистого любопытства — ведь такую экзотику, как рикша, можно увидать ныне только в далеком гоминьдановском Китае. Да и то не везде, безумные националисты отвергают этот вид транспорта, как унижающий человеческое достоинство. Странно, но Николай Иванович, быстро катя по чугунным рельсам, отлитым еще при проклятом царизме, себя униженным ни капельки не чувствовал.