В конце-концов Сёмка посадил Натку на уютное кресло в ставшей такой милой и уютной комнатке-пенале, показал, где в коридоре сортир, куда он прячет от коменданта электрочайник и где в шкапе хранит матрас («Зачем же матрас? — Для небольшой, но зато регулярной половушки! Чё ты краснеешь? Да я шутю, конечно. Тут за день так накувыркаешься, что постель будет вызывать только одну мысль — спать! У нас ведь регламент работы такой: приходим к 10 часам 30 минутам, и работам до двух-трех часов… — А потом, что, обед? — А потом, мать — мы ложимся спать, потому что мы работаем до двух-трех часов! не дня, а ночи. Потому и питание круглосуточное, фершейн? — Я-я, натюрлих! — Вот! Я, так например, иной раз и домой не хожу — зачем? в мое Ростокино трамваи всё равно уже не ходят, а на извозчике дорого, так я и сплю в кабинете.»)
А потом Натке выдали настоящий револьвер…
С тихим голубым светом добра в душе Бекренев сидел у крытого зеленым сукном заседательского стола, и с умильной нежной улыбкой смотрел, как Наташа, высунув от усердия розовый, как у котенка, язычок, пытается запихнуть празднично-желтенький, нарядный, как елочная игрушка пистолетный патрон 9-mm Browning Kurz в камору барабана восьми-миллиметрового револьвера «Велодог», судя по наличию на его хромированной рукоятке флажкового предохранителя, выпущенного ещё перед Великой войной Императорским Тульским оружейным заводом…
Как там о этих игрушках поэт писал:
Ага, смертоносный… как раз из него по бутылкам на пикниках палить… Запихивание пистолетного (!) патрона в револьвер меньшего, чем у него, калибра между тем у Наташи шло довольно-таки туго. Но девушка очень старалась. А ведь вроде и не блондинка…
— Нэ лизе! — с удовольствием констатировал эту ситуацию сидевший рядышком с Бекреневым товарищ Охломеенко. — Може, сметанкой смазать?
— И кривоплечий поп добро зареготал, как видно, вспомнив малороссийскую байку с такой же, как у него, окладистой бородой.
— Наконец, Наташа, измучившись сама и до полусмерти измучив свой несчастный револьверишко, швырнула с грохотом его на стол и, прекрасно-яростно сверкнув огненными очами, прошипела:
— Ну, и где же вы были?
— Пиво пили! — опередил Бекренева проклятый служитель культа. И ведь прав, долгогривый! Действительно, пили — хорошо, что хоть про водку умолчал.
— Ну вот что! — грозным певучим голоском строго сказала Наташа. — Вы, товарищ Бекренев («Она помнит! Она меня помнит!») отправляйтесь в…
— Никуда я не пойду. — спокойно и доброжелательно отрезал ей Бекренев. — Пока я не получу письменного приказа, в части меня касающегося…
— Но ведь вы сами слышали своими ушами приказ…, — растерянно пролепетала Наташа.
— Угу. — кивнул Бекренев. — А вот те, кого мы поверять поедем, ничего НЕ слышали. И вообще следует торопиться медленно, поспешая умеренно, потому как никогда не следует спешить исполнять — а не то глядишь, и отменят!
— И ведь прав, абсолютно, сей премудрый совет…, — благодушно поддержал его товарищ Охломеенко. — Командировочные удостоверения нам получить надо? Это раз. Командировочные и прогонные денежки получить надо? Это два. А ни канцелярия, ни бухгалтерия без приказа нам ничего из сего не отпустят… Это три. Но, дщерь моя, ты бы к начальству за приказом не спешила. Оно ведь тоже не без ума! Чем больше бумаги, тем чище афедрон! Так что для начала ты составь план проведения инспекции, расчет сил и средств, схему и график проезда… Да и отчет по командировке уж заодно напиши, оставив чистые места, чтобы на месте вписать туда конкретные имена злодеев… И с начальством оный отчет согласуй. И вообще. Утро вечера мудренее.
— «А ведь поп-то совсем не прост!» — тепло подумал Бекренев. Савва Игнатьевич вдруг чем-то живо напомнил ему их полкового батюшку, отца Сергия, который не раз, вспомнив бурсацкую молодость, подбирал рукава рясы и, огласив рот не божественным призывом, а солдатским «Ура!» бросался вместе с полком в рукопашную, направо и налево усердно крестя австрияков обмотанной вокруг пудового кулака цепью с наперсным крестом. Конечно, такие поступки официально не приветствовались, но после боя командир, смахнув с седого уса слезу умиления, помнится, тогда крепко обнимал батюшку и говорил: «Ну, батюшка, ты и даешь! Буду тебя к ордену представлять». Но креста иного, чем наперсного, священнику не полагалось, и духовное начальство даже попеняло отцу Сергию за участие в смертоубийстве. Тогда, рассудив, что уничтожение проволочных заграждений — не убийство и его сану отнюдь не противоречит, отец Сергий, обрядив смельчаков-охотников, вызвавшихся идти вместе с ним, в белые похоронные саваны — дело было зимой — повел их под покровом ночи к вражеской позиции. Проволочные заграждения были разрезаны, и полк провел успешную лихую атаку.