Сквозь шум и треск Бекренев уловил:
— Темников районо кунтелле… Митта саттана? Все уже давно воттка пить азё, а ты вдруг на ночь глядя звонишь…
— Я вот вам сейчас дам водку пьянствовать! — добавил в голос свинца Бекренев. — Кто у аппарата?
— Инспектор районо Кирдяшкин. А вот ты кто такой, мунаа булдом? — вальяжно спросил неведомый собеседник.
— Государственный инспектор Бекренев. Наркомпрос Союза ССР.
— СЛУШАЮ! ВАС! ТОВАРИЩ! ГОСУДАРСТВЕННЫЙ! ИНСПЕКТОР!!!
Бекренев поковырял пальцем в полу-оглохшем ухе.
— Вот и слушай, Кирдяшкин. Скажи-ка, а село Барашево у вас в районе есть?
— Конечно есть! Но только это не село.
— Деревня, что ли?
— Да вы что! Косса! Это большой поселок! Куда там до него нашему райцентру! Дома там двухэтажные, водопровод, отопление паровое. Там у них и механический завод есть, и железная дорога…
— Ишь ты, дорога железная… А школа там есть?
— Там даже три школы. — солидно отвечал местный кадр. — Восьмилетняя основная, полная средняя школа-интернат и сменная вечерняя.
— Богато живут барашевцы. Давно вы их проверяли?
— Кого? — недоуменно спросили в трубке.
— Ну, школы в поселке? Сможете выслать нам материалы последних проверок?
В трубке повисло тягостное молчание.
— Мы их не проверяем…, — донесся наконец неуверенный ответ.
— Почему? — удивился Бекренев.
— Они ведь не наши…
— А чьи они? НКПС? УПТР при Месттеркоме? Водников?
В трубке вместо ответа раздались испуганные короткие гудки…
Внимательная пергидролевая секретарша уже протягивала Бекреневу карманного формата красную толстенькую книжицу без названия, зато со штампом «ДСП» и номером экземпляра. На сорок шестой странице значилось:
«Пгт. Барашево (морд. Бораж веле). Рабочий поселок в зоне особого административного управления Темниковского лагеря ГУЛЛП ГУЛАГ НКВД. Восемь тысяч временн. рабочих. Производство твердого топлива для треста „Мосгортоп“, лесоматериалов, реммотмехзавод, пилорамы. Основан в 1929 году. Конечная станция ширококолейной железной дороги Потьма-Барашево (на схеме железных дорог Союза ССР не обознч. Рег. пасс. движение отсутс.).»
Лесной тупик, короче говоря…
Продолжая тягостно вздыхать, о. Савва печально смотрел на темнеющие окна… Вот и устроился на работу. Как говориться, чтобы добывать хлеб насущный в поте чела своего… Ничего, батька, скоро на лесоповале вспотеешь, небось…
Ничего в этой жизни не боялся о. Савва, ни самой смерти, ни тем более узилища. Ибо на всё есть воля Божья! Вот только как будет без него матушка Ненила? Одна, с шестью детьми, мал-мала меньше? Ох, Господи, спаси и пронеси…
Не пронес.
В комнату, без стука отворив дверь, вошли двое. Один в сером пыльнике, второй в классической кожаной куртке.
«Быстро они!» — без гнева и печали подумал о. Савва, и решительно встал им на встречу:
— Вот он я, граждане!
Вошедшие чекисты недоуменно переглянулись, пожали плечами и подошли к о. Савве с обоих боков.
— Гражданин Розенбаум? Пройдемте…
— Нет, не Розенбаум я, а простой советский гражданин! — возразил о. Савва. — Но мирской власти безусловно повинуюсь, и готов смиренно нести наказание… Детей только не трожте (так в тексте) и жену, она здесь не причем…
— А вы, значит, причем? — заинтересованно спросил чекист в кожанке.
— Вот, здесь всё написано! — и о. Савва протянул чекисту правленый им собственноручно донос на себя самого.
Чекист внимательно его прочитал, посмотрел на о. Савву весело:
— В первый раз вижу такую потрясающую сознательность! Граждане сами на себя заранее показания пишут. Вот что значит — деятельное раскаяние. Однако, ничего криминального в вашем проступке я не обнаруживаю. Дела давно прошедших дней… Восемнадцатый год! Тем более, что, как здесь написано, вы никаких политических оценок не давали, сообщая только некоторые отдельные отрицательные факты. Так ведь было? Ну, вот видите… Так что это не агитация или тем паче, не пропаганда. Кроме того, не усматриваю, что бы вы ранее давали подписку о неразглашении вами информации о тех событиях, которые с вами произошли. Посему… Думаю, что можно ограничиться в отношении вас, гражданин, устным порицанием и считать, что профилактическая беседа о необходимости строго держать язык за зубами с вами уже проведена. Как там у вас, «иди и более не греши»?